напрасно Бахман переходил с одной стороны на другую - нигде никого! Это всегда так бывает, когда очень спешишь. Секундная стрелка часов, отрубая мгновения и чуть подрагивая на каждом делении, мчалась вперед. У Бахмана оставалось ровно четыре минуты.
Добежав до угла, он увидел на противоположном тротуаре Гани-киши. Стоит и, судя по всему, ждет его, Бахмана. На ходу поздоровавшись со стариком, Бахман направился к автобусной остановке, но Гани-киши махнул рукой, прося остановиться. Скрепя сердце Бахман направился к старику. "Чего ему еще? Разве не видит, что спешу, опаздываю? Дурак я, надо было сделать вид, что не заметил его... Ну, теперь уж хана, от него просто так не вырвешься..."
Гани-киши шел ему навстречу. Бахман махнул ему рукой - стой, мол! - и перебежал на ту сторону улицы: неудобно, чтобы старший шел к младшему, а молодой дожидался, пока тот подойдет, неприлично.
Довольный, что Бахман сам подошел к нему, старик встретил его на самом краю тротуара, взял за руку и потянул в тень под раскидистым вязом. Так и есть, разговор обещает быть долгим, да ведь еще и начнет Гани-киши издалека, не сразу!
- Я тебя, сынок, давно тут поджидаю. Важный разговор у меня к тебе.
"Если важный,- подумал Бахман,- то зачем стоишь па улице? Мог бы вчера вечером или сегодня утром позвать к себе и сказать чего хочешь. Важный разговор! Какой может быть важный разговор?! О чем? Общее у нас только то, что твой сынок ударил меня... Аксакал, а забываешь, что о важных делах не говорят второпях. Интересно, черт возьми, сколько мне придется отстоять тут, пока ты выскажешься? Занятия-то уже начались. Что я скажу старосте и декану?"
После недавнего переполоха Бахман впервые стоял с Гани-киши лицом к лицу. Хотя старик дружески улыбался, его загоревшее под жарким солнцем, красное как медь лицо выражало печаль, в глазах метался затаенный страх. Наконец Гани-киши погасил свою неискреннюю, вымученную улыбку и снова сказал:
- У меня к тебе важный разговор, сынок.
Нельзя было отказать, не выслушать старика, но время, время! За какой-нибудь месяц учебы он уже потерял четыре дня и сейчас опаздывал, пропуская важную лекцию. Эти четыре дня ему простили, хотя декан факультета, глядя то на шрам над бровью, то в справку врача, не раз хмыкнул, давая понять, что нисколечко не верит этой справке... Этого опоздания он не простит.
- Пойдем, сынок, в чайхану. Она тут, за углом. Посидим, я скажу тебе кое-что.- Гани-киши снова взял Бахмана за локоть.
Однако Бахман, сделав несколько шагов, остановился.
- Извините меня, Гани-баба, я опаздываю на занятия. Не знаю, поймете ли вы меня, но, поверьте, сейчас у меня нет ни минуты времени - ни выслушать вас толком не смогу, ни тем более посидеть в чайхане... Лекции у меня.
- Да?! Значит, должен быть на занятиях... Надо же... А мне это и в голову не пришло. Что же делать?
- Сегодня после занятий я приду прямо к вам, и мы поговорим. Согласны?
- Я бы рад, сынок, чтобы ты зашел ко мне, но это такой разговор, о котором должны знать только ты и я. Если ты зайдешь ко мне, Гюляндам-арвард будет думать, зачем зашел, спросит, зачем я тебя звал. Ну, и другие. Давай лучше посидим где-нибудь в другом месте.
- Мне все равно, Гани-баба, куда скажете - туда и приду. Сегодня у нас восемь часов занятий, я буду дома примерно в половине пятого.
- Тогда мы с тобой так договоримся: в половине пятого я буду в чайхане на углу. Заходи прямо туда, буду ждать.
- Хорошо, приду.
- Приходи обязательно, не забудь!
- Я приду, Гани-баба. Обязательно приду.
...Простившись с Гани-киши, он взглянул на часы. Минут десять как идет лекция. Нет никакого смысла ловить такси. Теперь можно идти хоть пешком, так, чтобы подгадать к перерыву, а там, смешавшись со студентами, пройти в аудиторию и, не привлекая внимания, как ни в чем не бывало занять свое место.
Интересно все-таки, какое такое важное дело у Гани-киши? Чем он мог помочь старику? Самое большее - написать что-то. Может быть, старик попросит написать заявление или жалобу и куда-то отправить - так, чтобы никто ничего не знал. У каждого свои горести и заботы, в которые не хочется посвящать других. У Гани-киши - свои. Скорее всего именно жалобу попросит написать на сынка. Видимо, фактов, отраженных в акте, недостаточно, чтобы на Алигулу завели дело; требуется, наверное, добавить заявление отца. Гани-киши не хочет, чтобы Гюляндам-нене и другие соседи знали, что он жалуется на сына,- ведь если пятеро услышат об этом и одобрят такой поступок, то шестой обязательно скривится и осудит: посмотрите, дескать, на этого отца, который хочет засадить в тюрьму родного сына! Помочь - так его нету, а погубить несчастного он готов... Тем более что не все знают о "художествах" Алигулу. Бахман о них знал, но, по правде говоря, ему не улыбалось писать заявление в суд или в милицию,- каким бы прохвостом сын ни был, не отец должен его наказывать. Есть закон, есть люди, которые его исполняют. Вот капитан Тахмазов - должностное лицо, он составил акт и будет привлекать Алигулу к ответственности. Это естественно, это законно. Нужны дополнительные показания? Соберет у очевидцев. Надо спросить родителей? Спросит. Но совсем иное дело, когда обиженные отец и мать, рассердившись на дочь или сына, пишут в административные органы. Бывает, что сегодня они готовы на все, а завтра гнев остывает, они раскаиваются и забирают заявление назад. И смех и грех! Как говорится, на ишака сесть стыдно, а слезть с ишака еще стыднее...
Если Гани-киши попросит его написать такое заявление на Алигулу, решил Бахман, он посоветует старику сначала подумать, нужно ли это делать.
Подкатил автобус. Когда Бахман подошел к остановке, транспорта ожидали три-четыре человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29