Да и из тех трехсот он мог выделить только двести пятьдесят рублей, потому что до пенсии оставалось еще десять дней, не сидеть же без копейки? А двух с половиной сотен мало для того, чтобы замять глупое дело, надо по меньшей мере рублей семьсот восемьсот...
Где их взять? Агадаи решил посоветоваться с Кебле Меджидом. Ум - хорошо, а два - лучше. Он не стал тянуть с исполнением задуманного и в тот же вечер, вернувшись из микрорайона и не заходя домой, наведался к Кебле Меджиду, рассказал ему, в какую историю попал Алибала. Аксакал похвалил Агадаи за то, что он засучив рукава взялся улаживать это дело, и со своей стороны обещал переговорить с людьми - пусть каждый даст сколько сможет, чтобы выручить Алибалу. Агадаи подключил к этому делу и сапожника Эюба, который запросто заходил во все дома соседей. Сам Кебле Меджид дал двести рублей, Агадаи дал столько же, Эюб - сто пятьдесят. На следующий день сумма денег, собранных среди соседей, составила девятьсот рублей, и Агадаи успокоился - этого, пожалуй, хватит. Осталось найти человека, который вхож к майору Ковсарли. Выяснить, откуда родом майор, Агадаи поручил Эюбу, Эюб в тот же день пошел на вокзал и разговорился там с одним милиционером-сержантом, очень ловко и без особого труда выяснил, что родом Ковсарли из Шеки. К счастью, в их квартале в старом угловом доме жил портной, занимавшийся ремонтом и перелицовкой одежды, он тоже был шекинец. Агадаи и Эюб пошли к нему. Старик их выслушал, от души посочувствовал Алибале, но идти к майору отказался, сославшись на неопытность в подобных делах,- пойду, мол, как говорится, поправлять бровь, да выколю глаз... Но у старика был племянник, который знал многих шекинцев, живущих в Баку, и мог посодействовать в поисках нужного человека. Старик обещал вызвать племянника к себе и поговорить с ним; если парень сам согласится пойти к майору - хорошо, если нет - кого-нибудь подходящего назовет, а он, портной, сообщит Агадаи. "Намекни племяннику,- сказал Агадаи,- что мы не собираемся провернуть дело всухую, за "спасибо". Знаем, что потребуются деньги, и в долгу не останемся ни перед майором, ни перед ним".
Спустя три дня после этого разговора Агадаи снова пошел к портному-шекинцу,- оказалось, племянник в командировке, вернется в Баку послезавтра. Приходилось ждать.
Агадаи сидел в углу возле двери и, размышляя об этом, присматривался к Алибале. Неожиданно навалившееся горе превратило его в скелет - он не ел, не пил эти дни, не брился, совсем стал старик. Да и Вагиф, соблюдая обычай, также не брился. Значит, как только пройдет седьмой день после смерти Хырдаханум, надо обоих повести к парикмахеру...
Вообще говоря, Агадаи очень беспокоился за Алибалу. Сейчас вся родня, сын, старые друзья рядом, разделяют его горе, утешают, а завтра все разъедутся, займутся своими делами. Вагиф, он военный, уедет в свою часть, и останется Алибала совершенно один, и только тогда он в полной мере почувствует тяжесть своей потери...
Пришедшие на поминки говорили о том о сем. Алибала молча и безучастно слушал их. Только когда кто-то о чем-либо его спрашивал, он отвечал односложно. Но на Агадаи он поглядывал с благодарностью,- когда с ним приключилась эта беда, Агадаи и Месмаханум жили уже не столько в своем доме по улице Касума Измайлова, сколько у него в микрорайоне. Агадаи проявил свои истинно братские чувства к нему, Месмаханум держала траур по Хырдаханум, как родная сестра, и оба много пережили за эту неделю. Как-то он попытался выразить им свою признательность, и оба, муж и жена, чуть не обиделись. За что их благодарить, стыдно даже говорить о таких вещах, потому что его горе - это их горе. И в самом деле, только самые близкие могли так болеть душой за него и так самозабвенно справлять траурные дни, которые, как известно, требуют и труда, и расходов, тем более что в течение первой недели приходило много народу выразить ему соболезнование. Среди них, конечно, не было ни Дадаша, ни Явуза. В сущности, он не хотел, чтобы Дадаш появился тут в эти траурные, дни. Если сам Алибала повинен в смерти жены, то не меньше повинен и Дадаш с его проклятым бизнесом. Правда, Хырдаханум всегда прибаливала, страдала гипертонией, но с ней живут, и она могла прожить еще много лет, если бы не разволновалась и если бы было кому сразу прийти ей на помощь. После возвращения из Кубы Али-бала чуть ли не по сто раз повторял запоздалое заклинание: "Лучше бы у меня ноги сломались в тот день, когда я поехал с Явузом в Кубу!" Но, разумеется, толку от самобичевания не было...
- Пожалуйста, пожалуйста, проходите! - услышал он голоса из коридора и по приветливости этих голосов заключил, что на поминки пришли уважаемые люди.
И действительно, в комнату вошли Мовсум Велизаде и еще какой-то мужчина. Все присутствующие поднялись. Алибала и Кебле Меджид предложили пришедшим свои места, но Мовсум Велизаде сел рядом с Кебле Меджидом, а его товарищ - рядом с ним.
Разговоры смолкли, и все взоры обратились на Мовсума Велизаде.
Сапожник Эюб просто воспрянул духом, так как был совершенно уверен, что на поминки пришел шейх-уль-ислам, а это была великая честь - сидеть в одном обществе с такой уважаемой личностью. От восторга он, казалось, потерял дар речи; прервав свой разговор, он уже не стал возобновлять его и молчал, как молчит рядовой солдат в присутствии старшего начальника. Казалось, он даже и сидит по команде "смирно", готовый выслушать любой приказ.
Пришедшим подали чай. Кебле Меджид опустил в стакан Мовсума Велизаде дольку лимона, придвинул к нему тарелку с халвой.
Некоторое время царило молчание, словно люди воды в рот набрали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59