На сей раз дело обстояло гораздо серьезнее. Десяток мужчин с повязками на рукавах ворвались в лавку, принялись опрокидывать вазы и расталкивать служащих, а затем бесцеремонно схватили цветочницу за руку и выволокли за дверь. Небольшая процессия проследовала по улице Конвента. Тотчас же собралась толпа зевак и соседей.
Ребятишки бежали, распевая, впереди шествия. Какая-то старуха плюнула госпоже Арман в лицо. Женщины осыпали ее бранью. Одна подбежала к цветочнице и дала ей пощечину прежде, чем один из стражей порядка грубо оттолкнул ее. Затем все свершилось в мгновение ока.
Госпожу Арман посадили на табурет, специально принесенный из какой-то лавки. Молодой человек с повязкой на рукаве выступил в роли парикмахера. Под смех и улюлюканье собравшихся он обкорнал цветочницу, лихо размахивая ножницами. Затем взял машинку для стрижки волос и принялся брить молодой женщине голову, в то время как другой парень держал ее сзади за руки, на тот случай, если бы она вздумала сопротивляться. Госпожа Арман не могла избежать этого изуверства, напоминавшего ритуал изгнания дьявола. Родная улица цветочницы без суда и следствия вынесла ей приговор, не подлежавший обжалованию.
Когда цирюльник закончил свое дело, а его ассистент ослабил хватку, женщина встала под смех и улюлюканье оголтелой толпы и прошла несколько метров нетвердой походкой, потупив взор, не решаясь взглянуть кому-нибудь в лицо. Затем несчастная ускорила шаг и бросилась наутек; добежав до своего магазина, она заперлась изнутри. Лишь поздно вечером один из соседей увидел, как поднялся тяжелый железный занавес и в комнате замелькали тени.
В конце своей последней статьи публицист отмечал, что госпожа Арман избежала более страшной кары. Не смерти, ибо подобных женщин не казнили, а предельного унижения. Ей еще повезло, что ее не раздели, подобно многим другим, которым не хватало двух рук, чтобы прикрыть от глаз толпы половые органы и грудь.
Я рассмотрел снимки, иллюстрировавшие очерк. В самом деле, светлое платье цветочницы не пострадало. Красивое, аккуратное летнее платьице даже не было порвано. На нем едва виднелись темные пятна. То были состриженные пряди волос.
Я на всякий случай переснял фотографии – аппарат всегда лежал на дне моей сумки. Затем я снова сел на электричку, которая доставила меня обратно в Париж.
Я смотрел на женщин, ехавших в поезде, и мне мерещилось, что их головы обриты наголо. Казалось, я находился в кольце призраков. Их взгляды выражали бесконечную печаль, а их уста – безоговорочное презрение к мужскому обществу. Мне стало не по себе, и я перешел в другой вагон, где уткнулся в свою записную книжку.
Листая блокнот, я наткнулся на список имен, переписанных мной с плиты в церкви, где я оказался в тот день, когда преследовал цветочницу. Он тогда затерялся среди моих беспорядочных заметок, и я забыл о нем.
Чтение этого перечня странным образом завораживало. Каждая фамилия воскрешала целый мир лишь в силу того, что она была упомянута. Хотя все эти бойцы и герои были занесены в один и тот же разряд жертв минувшей войны, имя любого из них сулило уникальную историю. Все они были прихожанами церкви святого Ламбера Вожирарского, погибшими в плену и в лагере, в подполье или на фронте. Блез Юэ, Жорж Фаллю, Филипп Лиотар, Луи Кюша, Робер Дандюран, Виктор Кавелли, Рене Могра, Ален Лефрансуа, Эмиль Можен, Шарль Алавуан, Реми Жорж, Леон Лаббе, Мишель Моде, Бернар де Жонсак...
Что-то не давало мне покоя, что-то, не имевшее отношения к памяти павших. Внезапно меня осенила догадка, и я вернулся назад, к началу списка, водя по бумаге лихорадочно дрожащим пальцем. Я нашел имя. Виктор Кавелли. Он также отдал свою жизнь за Францию, погиб вдали от близких, в плену. Я понял, что это брат цветочницы, тот, ради кого она надругалась над своей совестью, отреклась от своих убеждений, продала свою душу дьяволу.
И все это было напрасно.
В ту ночь я не мог уснуть и убивал время, проявляя отснятую пленку. Я отобрал наиболее удачный кадр и сделал с него увеличенный снимок размером с театральную афишу.
Несмотря на плохое качество печати, на фото можно было разглядеть обритую наголо женщину, шагавшую по улице в окружении враждебно настроенной толпы. Это была госпожа Арман. Другие лица ничего мне не говорили. Неизвестные статисты Освобождения. За исключением одного человека, молодого лавочника. Он стоял в стороне, выглядывая из-за двери своего магазина, словно боялся выйти наружу.
Серьезный, угрюмый, даже испуганный, он один не улыбался, решительно непричастный к общему веселью. Угол съемки не позволял прочесть название попавшей в кадр вывески. Кроме того, поскольку парень находился на втором плане по отношению к главному действующему лицу, он был как бы окутан туманом, делавшим его изображение довольно расплывчатым. Тщательное изучение этой части снимка с лупой в руке пролило свет на тайну. Изгоем карнавала, единственным человеком, не принимавшим участия в этом разгуле, оказался не кто иной, как господин Адре, владелец магазина «Восемь отражений».
Я частично разложил свои записи на полу квартиры, частично приколол кнопками к стенам, а остальные развесил на проволоке с помощью бельевых прищепок. Таким образом, я рассчитывал обозреть все, что не давало мне покоя на протяжении нескольких недель. Эта история стала моей головоломкой. Я один был способен ее решить. Или не решить. Ведь никто другой, кроме меня, не был так одержим этим желанием.
Если не вникать в суть дела, мой урожай казался внушительным. Части головоломки с трудом складывались в единое целое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46