Теперь, говорят, все дела круг решать станет. Соберутся на круг и стар, и мал, и казак, и посадский, и калмык, и добрый христианин — и решают, как быть, как жить. Всяк что думает, то и скажет, свое словцо, как лыко в строку, куда-нибудь да вставит.
Степан на кругу стоит, совет со всеми держит. Если любо кругу его слово, любо, кричат, батька! Не понравится — шумят: не любо! А делай, говорят, вот так… Степан стоит под знаменем казацким, слушает.
Но и в строгости всех держал. Порядок был. Если кто что украл у другого, хоть пусть иголку, — завяжут тому рубашку над головой, песка в рубаху насыпят и в воду кинут… Строг был Степан Тимофеевич, ой строг!
Сердце же имел доброе. Полюбил парень девку. Родители же согласия на свадьбу не дают. Пришли молодые к Разину: что нам делать, Степан Тимофеевич? Нам друг без дружки не жить. Взял их Степан за руки да и обвел вокруг березки: «Вот вы муж и жена теперь, — говорит. — Любовь всего главнее».
Хорошо при Степане жили! Да недолго.
Душа у Степана болью за всех русских людей болела. Задумал он с войском на Москву идти, Кривду и измену из Кремля выводить.
Бился он, бился с Кривдой, да одолела она его, Кривда-то, обвела его, кривая, обманула!
И поймали добра молодца! Завязали руки белые, повезли во каменну Москву. И на славной Красной площади отрубили буйну голову!..
Ахнул Чубатый, закачался как от боли.
— Ах, зачем же он, зачем же на Москву пошел! — пожалел. — Оставался бы здесь править. Было бы две Руси: одна Русь здесь — вольная, другая Русь там — подневольная…
— Русь одна, — строго кузнец сказал. — Русь делить — все равно что человека на куски резать: мертва будет. И без Москвы как? Москва всему голова. Без головы человеку как прожить? Нет, все он правильно рассудил, Разин, только сам вот пропал… Такого, как Стенька, не было на Руси и не будет больше. Один он такой!
— Говорят, с самим дьяволом дружбу водил, — сказал русоволосый, угли в печи помешивая.
— Брешут! Православный он! А просто человеком был — необыкновенным! — сказал кузнец. — Пуля его не трогала, ядра мимо пролетали. Бывало, сядет на кошму — и на Дон перелетает, в другой раз сядет — на кошме по Волге плывет. В острог запрячут — возьмет уголь, на стене лодку нарисует, попросит воды испить, плеснет — река станет. Сядет на лодку, кликнет товарищей — и уж плывет Стенька. Вот какой был! Ни в огне не горел, ни в воде не тонул. Ничем его убить нельзя было… И говорят, не умер он. Вернется. Только срок дай. Придет, говорят, опять с Дона. Кривду из Кремля выгонит, Правду на трон посадит. Всей Руси волю даст. Клады свои разроет, бедным раздаст… Не даются людям клады Стеньки Разина. — Кузнец засмеялся. — Сам видел, как в землю уходят. Хозяина своего, стало быть, ждут…
— А вот в это я не верю! Чудеса это все! Не правда! Не верю я! — сказал краснощекий.
— Ах ты, тульский пряник! — возмутился кузнец. — Не верит он! Чудес много на свете, — не соглашался он. — Вот, говорят, верблюд по астраханскому краю холеру разносит, трубит, конец света предвещает.
— Не верю! Бабьи сказки все это! — закричал ему в ответ краснощекий парень.
— Чудеса! — сам с собой говорил русоволосый Ерема, сидя у печки и о чем-то крепко задумавшись.
— А то говорят, дочка ханская мамайская на золотом коне ночью по степи скачет, жениха ищет. Кого ночью встретит, тотчас к себе под землю утащит, — сказал кузнец.
— А вот не верю! Ей-богу, не верю! — закричал краснощекий.
— Чудеса! — задумчиво говорил русоволосый.
— А то еще говорят, рыбаки этим летом русалочку из Ахтубы в сети поймали!
— Ни во что не верю! — чуть не плакал, будто пытают его, краснощекий.
— Андрей! — позвал кузнец чубатого парня. — Скажи, правда это ай нет?
— Правда, — сказал Чубатый и засмотрелся на Катерину.
Катерина встала, пошла к Ганне, поправила одеяло, подоткнула. Отошла к окну. Тревожно прислушалась.
— Говорят, защекотала тебя русалка? — допытывался кузнец у Чубатого.
— Что? — сказал невпопад Чубатый, зачарованно глядя на Катю.
— Его другая защекотала! — засмеялись все.
Подошла Катерина, обняла Чубатого, подтвердила:
— Никому не отдам! Вчера как увидели друг друга — поняли, что это — навек!
— Верю! — вдруг захохотал краснощекий. — Вот теперь я верю.
Рассмеялась Катерина счастливо.
Чубатый смотрел на нее как заговоренный.
14
Сквозь жар и дымку Ганна видела, как забежал мужик, закричал:
— Банда Лешки Орляка в деревне! Сюда скачут.
Вскочили мужики, кинулись к дверям.
Грохнула дверь: на пороге атаман стоял. Побледнела Катерина. Входили вооруженные люди.
— Алеша? — спросила Катерина атамана, закрывая чубатого парня собой. — Ты зачем пришел? Я ведь просила тебя сюда не ходить…
— Я за тобой. Собирайся. Легавые за нами по пятам идут. Уходим за Каспий, за море.
— Нет, — сказала тихо Катерина. — Не пойду.
— Почему не пойдешь?
— Я другого, миленький, люблю.
— Так… — не ожидал атаман. — Время другое — и любовь другая? Вчера еще меня любила…
— Не время виновато — сердце.
Оттолкнул Катерину атаман. Увидел Чубатого:
— Босяка полюбила?
— Мне что бос, что обут, лишь бы сердцу был мил.
Атаман достал обрез.
— Добром, Катя, прошу: поехали! Знаешь ведь, ты мне одна люба.
— Нет, миленький, — покачала головой.
— Нет?
Не успела ответить, выстрелил атаман ей в сердце. Поглядел на Чубатого. Тот бледен стоял, не шевелился. Крикнул атаман:
— Уходим! — и вышел.
15
Забегали вооруженные люди по чайной.
— Водку бери! — закричал один другому. — Семен!
— Девку хватай, Степан!
Волосы Ганны разметались по подушке, лица не видно. Схватили Ганну прямо в одеяле, потащили.
— Пусти им петуха напоследок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30