Перед ней на подносе стоит завтрак. Снаружи льется яркий свет. Черная дыра куда-то исчезла, нет ее больше. Бабетте подают горячую влажную салфетку, она вытирает лицо. Живая! Жить, жить дальше! Она разминает затекшие конечности. Рядом с ней дама в костюме от «Шанель» зажигает очередную сигарету.
Они летят над неохватным морем крыш Мехико, нигде никакого намека на аэропорт. Самолет вклинивается носом между домами, будто птица, которая ищет свое гнездо. Того и гляди нырнет туда, где пробегают улицы. Да куда же здесь приземляться-то? Это какая-то ошибка, роковая ошибка!
Бабетта взволнованно хватает за руку Флориана. У него рука такая же ледяная, покрытая холодным потом, как и у нее.
Они выкатываются из самолета, как два тугих круглых жука, судорожно ищут свой багаж, еле находят, несутся через весь аэропорт, Бабетта кашляет, будто сама всю ночь курила не переставая, Флориан тащит ее за собой. Самолет на Оахаку улетел без них. Следующий – только утром. Их отправляют в гостиницу при аэропорте – забирает челночный автобус и везет по назначению.
Они в автобусе одни. Водитель не произносит ни слова. Из ярко освещенного аэропорта он поворачивает в одну из темных мрачных улиц. Флориану и Бабетте становится не по себе, они оказались к такому не готовы.
Классика жанра: первый попавшийся бандит за ближайшим углом, в двух шагах от международного аэропорта, легко порешит парочку вконец измотанных туристов, заберет паспорта, вычистит все карманы, и поминай как звали. Вот тебе и вся история. Что мы имеем? Двух безмозглых немцев, которым очень захотелось попасть на праздник всех усопших.
– Я даже нож карманный не захватил, – шепчет Флориан.
В тусклом свете салона автобуса он кажется зеленым. Бабетта прислоняется щекой к холодному стеклу. Она так устала, что сил нет даже испугаться по-настоящему. Ну и пусть зарежут! Наплевать! Если уж ей на роду написано вот так нелепо и смешно помереть, что ж, пожалуйста.
Флориан испуганно хватает ее за руку, как ребенок свою мать.
– Ш-ш-ш, тихо, – шепчет Бабетта, – ш-ш-ш. – И тихо напевает мотивчик популярной песенки, которую во время посадки включили в самолете. Она напевает эту мелодию Флориану, чтобы тот успокоился.
Life is a flower,
so precious in your hands… Жизнь – это прекрасный цветок в твоих руках (англ.).


Дальше она текста не помнит.
– Да уж, супер, ничего не скажешь, – едко произносит Флориан.
Проходит еще бог знает сколько времени, автобус все кружит по узким темным улицам, все дальше, все ниже, и вдруг неожиданно поворачивает с одной из боковых улиц на главную – широкую, ярко освещенную. Через несколько минут перед ними, как мираж, весь в неоновом свечении, возникает отель.
Спотыкаясь, бредут они в ресторан, заказывают две порции пива «Корона», тортиллас, черную фасоль с тоненькими кусочками мяса, жаренными на гриле. И с жадностью набрасываются на еду, хотя, казалось бы, их три раза кормили в самолете. Видимо, сказывается пережитый страх.
– Ур-ра, – провозглашает Флориан, – мы еще живы!
Они, довольные, плюхаются в постель. И никто рядом не курит, вот это да!
На другой день мы погрузились в какой-то крошечный кукурузник. За штурвалом сидел такой же крошечный пилот с огромными усами. И мы, безбожно тарахтя и пыхтя, полетели совсем низко над землей, а под нами с неимоверной скоростью менялся пейзаж. До чего ж я ненавижу эти перелеты! Да еще пилот лихачил, спортсмен фигов, некоторые так водят машину. Стюардесса щедро разливала нам текилу в пластиковые стаканчики, так что приземлились мы уже совершенно пьяные. Я только запомнила, что Оахака лежит в зеленой долине, запертой со всех сторон желтоватыми, будто подгоревшими горами, что здесь тепло и небо синее. Мы были счастливы, как блаженные. Даже багаж наш появился сам собой, словно по волшебству. Мы видели, как он лежит за стеклянной дверью, но забрать его долго-долго не могли: дверь была заперта, и ключ никак не могли найти. Но мы так напились, что ждали терпеливо, а потом, навьюченные нашими сумками, прибыли наконец в маленький пансион «Каса Мария» и обнаружили в номерах здоровенных пауков, но были совершенно удовлетворены.
Вечером на Сукало – так у них рыночная площадь называется – мое блаженствующее расслабленное сознание туриста сообщило мне: здесь настоящая жизнь, именно здесь, а не где-нибудь! Здесь, на улице, среди теплой мягкой ночи, и не нужно сидеть взаперти в своих четырех стенах, потому что на улице – лютый мороз, так что любая собака замерзнет, справляя малую нужду. А здесь – толпы народа, музыка и цветы; в центре площади под деревьями играет маленький маримбабэнд – одни только ударные. Цветочницы продают свежие гардении. Мальчишки самозабвенно полируют ботинки солидным господам в дорогих костюмах. Натирают до блеска, пока обувь не начинает сверкать в темноте. Детвора предлагает купить маленьких кукол, жвачку и деревянные ножи, чтобы вскрывать письма. Школьницы в форме – зеленых плиссированных юбках и белых блузках – прогуливаются стайками и хихикают, как в любой другой стране мира. Повсюду воздушные шары, розовая сахарная вата и мыльные пузыри – выбирай, что душе угодно! Слепой старик играет на гитаре чудеснейшую музыку на свете. Насколько я могла понять, он пел о тоске и разбитом сердце.
Я по тебе скучаю, и это не просто воспоминание, которое ты, разумеется, назвал бы вымыслом. Я действительно скучаю, и именно по тебе. «Вот только кто для тебя этот "ты"»? – спросишь ты. Да я толком и не знаю. И все же того, что я знаю о тебе, достаточно, чтобы я соскучилась.
– Я скучаю по нему, – признается Бабетта.
– По кому?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44