Мне 33 года. Возраст и внешность женщины не имеют значения. Где и когда?»
Бабетта расплакалась. Плачет она редко, но сейчас разрыдалась так, что легкие свело от боли, разрыдалась прямо здесь, в туалете парковой пивной. Побрела домой. Легла и стала писать письмо Фрицу. Иногда, если она отвлекается от печальных мыслей, он отвечает.
«Фриц, милый, я познакомилась с одним человеком. Против своей воли. Не хочу я ни с кем знакомиться».
«Детка моя, ты же знаешь, мне совсем не хочется, чтобы ты жила такой жизнью».
«Но я же по-другому не могу. Не хочу я ломать всю эту комедию. Все равно потом всему придет конец».
«Дурочка ты, моя. Ведь знаешь же, что дурочка».
«Помоги мне».
«Пойди и закадри его».
«Не могу».
«Я тебя люблю».
«И я тебя люблю».
Каждый день, приходя с работы, Бабетта обнаруживает, что коварные голуби уже свили новое гнездо. Она с криком гонит их ко всем чертям, выбрасывает ветки. И все-таки однажды находит яйцо. Она поддевает его ложкой и спускает в унитаз.
Убирайтесь вы к лешему, крысы вы летучие! Господи, да она же вся трясется от бешенства, с ума сойти, до чего дошло. Голубиный папаша усаживается на вентиляционную трубу, выходящую из стены ее ванной. «Гуль-гуль-гуль», – воркует он прямо у нее над ухом.
– Да чтоб тебя! – кричит Бабетта не своим голосом и что есть сил колотит ложкой по водосточной трубе, пока наконец соседи не требуют прекратить этот грохот.
Лишь спустя несколько недель Бабетта снова появляется на кладбище. Томаса, конечно, нет. Оно и понятн 0 – с больной ногой ему здесь делать нечего, а она будет долго заживать. За время отсутствия Бабетты на могилах распустились мелкие синие цветочки. Может, правду говорят, что мертвые делают кладбищенскую землю плодородной? А может, после смерти человек превращается в маленький синий цветок? Почки набухли на деревьях, того и гляди, взорвутся. Одинокая муха прожужжала мимо.
Бабетта старается обойти скамейки стороной. На первой, что так и лезет ей под ноги, той, где высечено слово «Надежда», – записка, маленькая, с расплывшимися буквами: «Дорогая спасительница в черном. Простите, сегодня не смог доковылять. Давайте завтра? Томас».
Завтра? Это когда, сегодня или завтра? Или он имел в виду вчера? Или две недели назад? «Спасительница в черном», – бормочет Бабетта и прикрывает глаза, обернув лицо к солнцу. М-м-м, приятно-то как – красно-оранжевое тепло греет веки. И она потихоньку оттаивает, как пачка замороженного шпината. Ее острые углы и края размягчаются, тепло пробивается сквозь тугую оболочку внутрь – с трудом, но просачивается. Туда, где давно уже не было тепло и долго еще не будет, это уж точно. И все же Бабетта останавливается перед витриной бутика, а там – синее, как море, платье без рукавов.
Нехотя вылезает она из своего черного кокона. В ярком свете примерочной кабины собственное тело кажется ей очень белым и совсем беззащитным. Холодный, как вода, материал, ниспадая, касается ее кожи. Бабетта смущенно выходит из кабинки. Пол под ногами ледяной, мурашки бегают по голым плечам. Бабетта кажется себе глупой и неуклюжей в летнем платье.
Продавец – судя по всему, голубой – бритый наголо коренастый молодой человек, румяный, как младенец, придирчиво рассматривает Бабетту и восторженно хлопает в ладоши маленькими пухлыми руками.
– Это платье, – восклицает он, – это платье изменит всю вашу жизнь!
Другой продавец – тоже голубой, но не настолько ярко выраженный – стройный привлекательный брюнет, с сомнением поглядывает из-за прилавка. Но Бабетта уже не может отказаться, она не в силах обидеть этого румяного. И выкладывает бешеные деньги за платье, которое, как она надеется, способно превратить ее в другую женщину. Она бы рада измениться, но все же вряд ли сможет стать иной.
«Я купила синее платье. Синее, как море вокруг Бали».
«Ну, перестань!»
«Я тебе в нем понравлюсь».
«Понравишься. Я буду смотреть на тебя и восхищаться».
«Не хочу, чтобы ты видел меня в нем».
«Ладно, не буду».
«Хорошо, теперь я знаю, что ты будешь отворачиваться».
«Ты и вправду думаешь, я могу тебя видеть?»
«Нет. В том-то все и дело».
«Я люблю тебя».
«Я тебя тоже».

* * *

Альфред вполне серьезно верил в то, что платья меняют жизнь людей, что оболочка определяет бытие.
Умирал он голым. И никто больше не пытался напялить на него эту дурацкую больничную рубаху с завязочками на спине, в которой любой похож на беспомощного младенца.
До самого конца его тело казалось молодым и невредимым. В том-то и был весь ужас – снаружи безупречная, красивая оболочка, а внутри уже все погибло, все разрушено и мертво, только сердце еще бьется.
Сердце у него крепкое, повторяла медсестра. Это означало: долго еще промучается.
Приехали его родители. Мать Альфреда приникла головой к груди Флориана и расплакалась. «Это я виновата, – шептала она ему на ухо, – я, моя дурная наследственность».
Дом, где Альфред некогда жил с родителями, стоял на холме посреди кучки бунгало постройки семидесятых. Оттуда открывался замечательный вид на замок Нойшванштайн Замок в Баварских Альпах на юге Германии, построенный по заказу баварского короля Людвига II, великого почитателя романтизма и германской мифологии. Строился в течение семнадцати лет, с 1869 по 1886 год. Здесь и далее – примечания переводчика.

. Последний раз Флориан ездил туда с другом почти десять лет назад: как хохмил Альфред, «познакомиться с тестем и тещей».
– Не трясись, – говорил он, – это самые обычные, среднестатистические люди, и повернуты на том же, на чем и все остальные.
– Не к добру все это, – мрачно бурчал Флориан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44