Как вкус и аромат хлеба, когда казалось, что ты вот-вот умрешь от голода… У твоего прадедушки этого было с избытком, и оно передалось по наследству и тебе, и твоему брату. Только сестра осталась обделенной этой…
– Этой «формулой жизни», – я улыбнулась, хотя мне было совсем невесело.
– У тебя замечательная улыбка. Она лучится надеждой, – серьезно сказал Месмер.
Невыносимое, невыносимое одиночество. Та «я», которую разглядел во мне этот человек, с которым я делю свой вечер.
Тусклые звезды на небе. Вездесущий ветер. Дома, столпившиеся вокруг нас. Железные столики и железные стулья, холодящие кожу. Официанты, чуть не падающие с ног, которые все носят и носят огромные пивные кружки от стойки к столам. Если взглянуть на это глазами моего собеседника, все покажется совсем другим.
Иногда понять что-то – значит, обречь себя на страдания.
Все то, что я изо всех сил старалась не впускать к себе в сердце (хотя он был прав далеко не во всем), разворачивалось перед прозрачными глазами Месмера как пейзаж, пролетающий за окном электрички.
Мне не нравится жалеть людей, но в этот раз меня обвели вокруг пальца. Я стала жертвой собственной жалости. Обманутая этим вечером. Обманутая этой полужизнью. Совсем как мой брат. Совсем как Лапша.
Это невыносимо, но спасения нет. Все слишком ясно. Никому не избежать предназначенной ему участи.
Я улыбнулась Месмеру на прощанье, и каждый из нас пошел своей дорогой. Никогда я еще не чувствовала себя так паршиво, направляясь к Рюичиро.
– Добро пожаловать домой, – он встретил меня широкой улыбкой. – Тебя все не было и не было, так что мне пришлось немного побаловаться с камерой. Вот, смотри, – он протянул мне снимок.
На фотографии был он сам, одетый в мое белое платье. Мужчина в платье, но без косметики – это выглядело довольно странно.
– Что это на тебя нашло?! – удивленно спросила я.
– Ну, я просто вернулся домой и увидел в шкафу твое платье. Я подумал, что это будет мило, если я устрою тебе маленький сюрприз и встречу тебя в таком вот костюме. Поэтому я оделся и принялся тебя ждать. Но ты все не шла и не шла… Короче, через час, чтобы не чувствовать себя полным идиотом, я переоделся. Но перед этим сфотографировался на память.
– Извини. Со мной столько всего произошло за последние несколько часов…
– Да ладно. Пустяки. Хочешь, сходим куда-нибудь поужинать, – предложил он. По-видимому, это был один из тех редких дней, когда у него было хорошее настроение.
Ну что ж, тем лучше.
Глупо говорить о том, что такое твоя жизнь, или рассуждать о своем месте под солнцем. Глупо и вообще нельзя. Потому что подобными разговорами мы преступно упрощаем себя. Становимся всего лишь ограниченным набором фактов. Жалкими крупицами информации.
Надо просто жить, как живешь. Тихо, украдкой. Просто наблюдать. И он тоже знает об этом…
Но… но я хотела говорить. Хотела рассказывать. Потому что я совсем одна, я существую на краю одиночества.
Рюичиро пошел в туалет, а я, поджидая его, рассматривала фотографию. Широкая улыбка, морщинки вокруг глаз – на этом снимке он был очень похож на свою маму. Я подумала о том, как он целый час стоял посреди своей полупустой квартиры в моем белом платье, и расхохоталась.
Смех завладел всем моим существом – сначала исчезли мысли, потом я перестала чувствовать тело. Я растворилась в воздухе, стала звучащей пустотой. Ничего не было – ни спасения, ни одиночества, – только смех, который порождал самое себя снова и снова. Смех, который был мною. А я была им.
Это чувство длилось всего лишь одно кратчайшее мгновение.
Но оно откуда-то было мне знакомо. Оно всегда жило во мне и оставалось со мной, несмотря ни на что.
Бриллиант чистейшей воды. Драгоценный камень без единого изъяна. Мое внутреннее сокровище.

21. Cruel

Ночью у меня поднялась температура.
Я выпила слишком много холодного пива на холодном ветру, и вдобавок ко всему Месмер совершенно выбил меня из колеи своими откровениями.
Обычно я не обращаю внимания на простуду и в этот раз тоже вела себя так, будто все нормально, но стоило мне хоть на секунду прикрыть глаза, как темнота вокруг начинала кружиться и раскачиваться. Я пыталась заснуть и не могла – мешала тупая головная боль, на глаза наворачивались слезы, я задыхалась и вообще чувствовала себя очень странно.
На самом-то деле я вся горела и, видимо, от этого совсем перестала соображать – мне даже в голову не пришло, что у меня жар. Провалявшись несколько часов без сна, я захотела встать с постели, но ничего у меня не получилось. Тело не желало меня слушаться. Я испугалась и разбудила Рюичиро.
– Слушай, кажется, со мной что-то не так.
– Что не так? – непонимающе спросил он, толком еще не проснувшись.
– Не знаю. Я как-то странно себя чувствую.
– Слушай, да ты вся горишь. А ноги как лед, – сказал он, потрогав мои лоб и пятки. – Надо тебе температуру померить.
Он принес мне градусник, и через десять минут мы узнали, что температура у меня за тридцать девять.
– Поздравляю! Классная температурка. – С этими словами Рюичиро отправился на кухню за льдом.
– Да. Ничего себе. Весь мир как-то сразу преобразился, – сказала я ему вслед.
Это было чистой правдой. Физически я чувствовала себя довольно паршиво, но зато все вокруг было расплывчатым, ярким и веселым – как мультик.
Он вернулся с пакетом льда, озабоченно взглянул на меня и спросил:
– Хочешь попить чего-нибудь?
– Мне бы водички, если можно.
Осушив чашку, я почувствовала тошноту. Но скоро это чувство прошло. Стало полегче. Ноги согрелись.
Лед на обжигающе горячем лбу был обжигающе холодным.
– Когда все вокруг раскачивается, это, оказывается, тоже совсем неплохо, – поделилась я своими наблюдениями с Рюичиро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123