– А вы – сторож?
– Вроде того…
– Я – из редакции. Мне бы их подождать где-то.
– Чего же не подождать. Это можно. Вон, под белолисткой скамейка курительная, там не жарко. А я как раз яблоки режу у сушилки… Вас как звать-то?
Голубев назвался.
– Ну, а я – Веденёв, Трофим Касьяныч, будем знакомы. – Он смотрел как-то боком, летучим и настороженным взглядом, и Голубев уловил в облике старичка нечто петушиное. У старика оба глаза были на месте, и тем не менее походил он на одноглазого, драчливого петуха, напряженно выбирающего момент, чтобы клюнуть сбоку.
Под белолисткой, в прохладной тени, лежало обхватное бревно, лишенное коры, которое заменяло скамейку, а в землю врыта жестяная бочка с водой. Там плавали окурки и палые листья.
– Вот тут и садитесь, – разрешил Трофим Касьяныч, сунув руку за борт ватника и доставая из глубины, из самой подмышки, расплющенную пачку «Прибоя».
Голубев со своей стороны предложил ему сигарету.
– Болгарские? Болгарские уважаем… – сказал старик с удовольствием, пряча папиросы на прежнее место. – Табачок-то они медом, что ли, сбрызгивают, болгаре? Пахучий у них табачок и вроде даже сладкий… Но у нас их тута не продают. Поскольку сами табак ростам…
Посмотрел неопределенно и в то же время вопрошающе на Голубева и добавил:
– С умыслом, думаю, не завозят. Лопайте, значит, свое… Что умеете делать, то и потребляйте на здоровье…
Но, с другой стороны, оно и правильно опять же: зачем издалека возить?
Он пососал сигаретку в задумчивости, вздохнул и снова глянул по-петушиному, сбоку:
– Чего ж приехали-то? Опять награждать управляющего орденом али, может, увольнять без промедления?
Голубев не смог сдержать усмешки, опустил голову и руки между коленей повесил, с интересом рассматривая носки собственных туфель на пыльной травке.
Тут в самый раз было спросить об истории колхоза, реорганизованного недавно в совхоз, о тех сдвигах, что произошли за последние годы, о предшественниках Белоконя. Но удаляться в прошлое, спрашивать, сколько и каких именно председателей перебывало в хуторе, Голубев не хотел. Слишком скучная и бесплодная обязанность – выслушивать эти не столь уже древние былины. Один из них, как водится, «сиднем сидел» три года и шесть месяцев, другой, конечно, «зело много медов и вина выпиваху», третий – рачительный попался, но с начальством районным не поладил, какую-то очередную кампанию недооценил, а за то был разжалован и списан в рядовые. Мало ли чего не приключалось на этой земле, важно другое – что на ней теперь-то делается.
Вот и дед понимает отлично всю сложность этой руководящей работы: «Награждать, мол, приехали человека или выгонять без промедления?»
– Ну, зачем так-то уж сразу… – сказал Голубев. – Просто заехал посмотреть, что у вас тут нового, как живете. Про управляющего, кстати, спросить только могу – хорош ли?
Старичок встрепенулся.
– О-о, управляющий – зуб! За прошлые года у него три выговора, потом еще один – с занесением, а под праздники два ордена надевает, с войны которые. В этом году еще один орден ему дали, так это уж за работу, и на этом пока остановка. Дальше пока неизвестно, что воспоследствует.
– Деловой мужик, значит?
– Дело-во-ой! Ни хрена ночей не спит. Отделение-то у нас большое, считай – целай совхоз! Тут тебе и табак, и гародная овощь, и кукуруза, успевай поворачивайся.
Животноводство само собой. А начальства теперь не сказать чтобы много было, все сам.
– Молодой?
– Совсем молодой! Лет пятьдесят всего. Мне – так в сыновья годится. Шибко шустрый!
Голубев с интересом глянул на разговорчивого старичка, который так охотно, с удивительной готовностью подтверждал сказанное и даже норовил угодить ему.
– А вот говорят еще, что он у вас будто самоуправный больно, критику зажимает, и всякие грешки у него по этой части… – попробовал он испытать деда.
– Самоуправный – это уж точно! – сразу же согласился Трофим Касьяныч и обиженно дернул контуженной губой. – Люди-то зря не скажут! Слова ему поперек не скажи! Хотя опять же больше его в хозяйстве никто и не смыслит, включая агронома. И критику зажимает – верно. Вот взять хотя бы меня. Я по штату – кто?
Сторож на воздушной сушке Табаков, вот я кто! А он меня без всякого заставил резать и сушить яблоки, цельный день сижу тута и топлю сырыми дровами две печки. Видите: дымятся?
– Сырыми? Так чего же сухих дров не подвозят вам?
Старик даже вскинулся весь:
– Так сухими-то их нельзя топить! Вы-то аль не соображаете вовсе? Сгорят ведь тогда яблоки, а их токо окуривать надо. Сырой осинкой либо тополем, больше ничем!
– Та-а-ак… Ясно. А ночью вы, значит, на табаке?
– Это зачем же? – удивился Трофим Касьяныч.
– Ну сторожить-то надо?
– Да нечего там пока сторожить, табак-то еще не ломали!
– Так, значит, правильно он вас перевел сюда? Временно?
– Да то как жа! Правильно, конешно! Чего ж это я без дела сидел бы? – с восторгом закричал старик. – Это он правильно придумал! Я же и сразу-то вам сказал, что у него мимо рук ничего не проплывет! Зуб!
«Занятный дед… – усмехнулся Голубев. – Не дед, а флюгер какой-то. Чего ни скажи, на все кивает согласно».
Дымок над сушилкой трепало ветром. Заметно покачивались и кренились светло-зеленые и воздушно-легкие маковки тополей.
Голубев достал из кармана крупное, воскового литья, краснобокое яблоко и молча начал жевать. Разговаривать с Трофимом Касьянычем было скучно, а главное – бесполезно. А старик приценился сбоку, причмокнул:
– Яблочками-то… у Васьки Ежикова, значит, разжились?
Голубев от удивления перестал жевать.
– У него. А вы откуда узнали?
– А очень просто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40