Поднялся на сцену, перековал голос и под гитару спел колыбельную «Мама, роди меня обратно!», сочиненную участниками постановки совместно.
Репетиция закончилась. Вопреки ожиданиям Колюни и всей труппы, классная не стала хлопать. Постукивая каблучками маленьких туфелек, она медленно прошла через весь зал, поднялась на сцену.
– Вам нравится? – обвела она взглядом всех.
– А вам нет?! – забеспокоились «братья Карамазовы» и вместе с ними остальные.
– Играете вы здорово… А сейчас все по домам. Останется один Рублев.
Она дождалась, когда все выйдут, взяла из реквизита спектакля два стула, сама села и Колюню усадила напротив.
– А что ты сам думаешь про свою пьесу? – спросила она, еще сильнее кутаясь в шаль.
– Не фонтан, – смело поглядел на нее Колюня. – Но кое-что получилось.
– Кое-что… – со значением повторила она. – А ты знаешь, вчера вечером ко мне домой приходила мать Светы Зарецкой. Догадываешься, по какому поводу?… Она сказала, что Света в последние дни какая-то нервная, не спит и плачет по ночам…
– Чего это она? – испуганно поднял голубенькие глазки Колюня.
– Света догадалась, про кого твоя пьеска.
– Про кого?! – Колюня удивленно привстал и замер в позе прыгуна в воду.
– Рублев… – с укоризной поглядела она в его возмущенное красное лицо. – Талантов у тебя много. И артист из тебя неплохой. Но ты или себя переоцениваешь, или людей недооцениваешь, что, в общем-то, одно и то же. И Коробкин с Малышевой обо всем догадались. Но у них нервы покрепче, чем у Светы. Хорошо держатся ребята.
– Людмила Сергеевна!!!
– Сядь и помолчи!… Мы с тобой на сцене, но играть нам не перед кем. Думаешь, я не знаю, что с тобой происходит? Знаю… Но разве насмешкой над их чувствами ты поможешь своему горю?…
Колюня убито молчал.
– Не сердись на меня, – она вытащила руку из-под шали и дотронулась до него. – Если хочешь знать, у меня в школе была история, похожая на твою. Я уже сколько лет замужем, мать, а тот мальчишка нет-нет да приснится… Стыдно признаться: я до сих пор его люблю… А он и тогда, и сейчас любит другую… Это больно, с этим невозможно смириться. Почти невозможно… А жить-то надо, и человеком оставаться надо. – Она погладила его руку. – Страдай, злись, рви, мечи! Но человеком, миленький, оставайся.
Колюня заплакал и сказал:
– Не про них я писал! Честное слово!… Просто у меня так вышло.
– После всего, что было, думаешь, они поверят тебе?…
– А вы? Вы мне верите?
– Честному слову верю. Но постановку придется снять. Спектакль не получился.
– Вы так считаете?! Или?
– Или, Рублев, или… – Она положила руку на его рыжее воронье гнездо.
На следующий день на переменке его окликнула Наталья Георгиевна и попросила, чтобы он обязательно разыскал ее после уроков. Он нашел ее в буфете. Она сидела за учительским столом одна и доканчивала первое.
– Садись, – показала она глазами на стул. – Тебе взять чего-нибудь?
Он торопливо отказался. Наталья Георгиевна принялась за второе и между делом спросила:
– Страдаешь?
– Из-за чего? – весь сжался он.
– Что постановку сняли…
Он вздернул плечи и, не зная, что ей ответить, долго держал их приподнятыми.
– Можешь мне на слово поверить: я её отстаивала как могла. Сколько мне ваша классная ни толковала, я так и не поняла, что ты порочного написал. Кто-то мог узнать себя? И что? Как говорили в Древнем Риме: каждому – свое… Но ваша классная, прости за откровенность, трусиха. Привлекла на свою сторону директора, завучей и в результате я оказалась в меньшинстве. Переубеждать я их не стала, других забот хватает, но вся эта история в какой-то степени касается и меня. Я с тобой, Рублев, абсолютно согласна: в школу надо ходить, чтобы учиться, а не любовь крутить… – Она отодвинула от себя тарелку и спросила его:
– А чем ты еще увлекаешься?
– Я?! – Выигрывая время, Колюня долго теребил свои рыжие волосы. – Люблю с самим собой поговорить по душам.
– Я не о том… – поморщилась Наталья Георгиевна. – Стихи пишешь?
– Есть у меня одно двустишие… – Он прокашлялся и прочитал с выражением:

Бегали по улице
Жареные курицы.

– Не смешно, – даже не улыбнулась она и принялась за компот. – Постой! Кто-то говорил мне… кажется, Самохвалова, что ты прилично поешь.
– А!… – махнул рукой Колюня. – У меня много врагов.
Ему нестерпимо захотелось уйти. Но вместо этого он отщипнул кусочек хлеба и запихнул себе в рот. Так было удобнее молчать.
– Если можешь, перестань жевать, – попросила учительница и начала вылавливать в компоте черносливину.
Колюнины челюсти покорно замерли.
– Чтобы фестиваль прошел хорошо, нужен какой-то интересный поворот, – поделилась она с ним, отлавливая на этот раз грушу. – Вот что я придумала. Во время перерыва на всех этажах школы должна звучать красивая музыка, песни, стихи. Радиоузел у нас, слава богу, теперь работает как надо. Что ты скажешь об этой идее?
– Здорово! – желая потрафить ей и поскорее смотаться, оценил Колюня. Но, оказалось, Наталья Георгиевна приняла его похвалу всерьез.
– Я думаю, лучше тебя никто в школе не подберет музыку и не напишет текст.
Колюне после сценария уже ничего не хотелось писать.
– Нет, у меня не получится.
– Пойми! – продолжала настаивать на своем учительница литературы. – Если твоя композиция понравится всем, в том числе и Ольге Михайловне, уже никто не будет возражать, чтобы от нашей школы на городскую олимпиаду поехал ты.
Увы, Колюню уже и мысль об олимпиаде не грела, и Наталья Георгиевна поняла это.
– В конце концов, – раздраженно откинулась она на спинку стула, – не Коробкину же мне поручать это!… Брось, Рублев!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33