Поди проверь. Рядом с ними сидел Финн. Имени у него и то путем не было, все Финном звали. Вроде живал он там. Трудился в командировке, электромонтером, что ли. Клеклый он был какой-то, мокроватенький. И глаза бутылочные.
Может, Финн трепал про Финляндию, а может, и нет: во всяком случае в выходной иногда зайдет на кладбище подпить легонько – одет под иностранца: пальто замшевое, джинсовый костюм, часы на руке с тремя головками, на другой браслетик, как у хипаря натурального, кепочка кожаная.
У Мишки на его жнь был свой взгляд.
Приблительно такой. В Финляндии он был. Только не монтером. А оттуда его попросили за пьянку. Специальности никакой, учиться поздно, да и нечем: под белесой потной лысинкой мозжонки сивухой расплавлены. Прослышал где-нибудь, что на кладбище кормушка хорошая, подмазал кого надо, часики пообещал или рубашечку, и пристал к покойничкам. А тут: не тут-то было. Ни силенки, ни хватки, ни умения – ничего нет. А ничего – ничего и получается: оградку за пятерку покрасить да скамейку сколотить – вот и вся его халтура.
А он особо и не рвется. Ходит мутный да волосики на лысине поперек гладит. И потеет нехорошо от слабости и похмелья постоянного. Мордочка худенькая, подбородка мало, и с того капельки падают.
Кент Непутевый, тоже под стать Финну, семенил слабыми, размагниченными ногами по дворику, мусолил свой бесконечный огарок… Настреляет сигарет, курнет раз-другой, поплюет, пригасит – опять в карман; опять захочет покурить – дернет пару раз, снова поплюет… Вечно с оплевышами таскается.
А сейчас все ждал, томился: кто б скомандовал выпить. Кроме как на холяву и не пил вовсе. Редко, когда подхалтурить ему удавалось. Нигде он не работал и на кладбище так, по привычке сшивался. Никто его кладбищенских не гонял – потому что не опасен: клиенты от него шарахались. Сам дохленький, а морда круглая, водянистая, почти без глаз.
– Еще пару минут – и порядок, – торжественно заявил Стасик.
Охапыч, сидя на бревне, похлопал себя по плечам:
– Зябко. Наколки не греют. Принять бы. У вас далеко?
– Во-во, – с трудом провернул непослушным языком Кент.
– Тащи, – скомандовал Воробей.
И Мишка принес сарая «Посольскую».
Охапыч даже с бревна привстал от удивления:
– Это где ж такую красулю надыбали?
– Места надо знать, Витек, – победительно проговорил колдующий над корытом Стасик.
– Кого ждем? – забеспокоился Охапыч и подался к столу. – Раевский с Кисляковым подойдут. К ним клиент прибыл.
Наливали по-кладбищенски: каждый себе. Испокон веков так: на кладбище сивуха рекой течет, особенно в сезон, ноздря в ноздрю никто не гоняется, всем под самый жвак хватает.
– Вы как хотите, а я себе целей налью, не ровен час, помру завтрева по утряку – так хоть отпробую. – Охапыч налил себе целый стакан и махом выпил.
– Ласковая, сука!.. Извиняюсь, девки. – Охапыч выдохнул. – Из чего ее гонят, Стась?
– Тебе, Витек, не понять.
– От ней и башка небось не трещит, сколь ни пей?
Кутя обреченно махнул рукой:
– От любой трещит!
Воробей пододвинулся к заведующему:
– Петрович, ты меня на пару недель не отпустишь? Хочу на озеро съездить с Валькой. Палатку поставить, рыбку поудить. Мишка без меня повертится. Знаю, что сезон, не хмурься, не попросил бы… Из-за суда все… Как дело повернется, хрен его знает… На всякий случай…
– А участок у тебя как?
– Ты что, Воробья не знаешь?.. Все чисто.
– Ладно, зайдешь завтра в контору, поговорим.
– На Мишку оставляешь? – задумчиво спросил Стасик. – Ну гляди.
Воробей налил себе «Буратино», понюхал.
– Слышь, Петрович, год не пью и не тянет. Ты б поверил – кто сказал?.. О! Вот и я б не поверил.
За забором послышались шаги, дверь задергалась.
– Чего вы позапирались, как эти?.. Орут на весь тупик…
Мишка открыл дверь. Шурик удивился, увидев его, но ничего не сказал, лишь вопросительно взглянул на Стасика.
– Нормально все, – миролюбиво ответил Стасик на вопросительный взгляд Шурика. – Проходи, пристраивайся. А Молчок?
– Он в конторе, – объяснил Петрович.
– Ага-а! – протянул Раевский, принимая у Стасика тяжелый от мяса капающий ша – Это баранина?
– Ты вопросы не задавай, ты лучше Воробья поздравь по всем правилам.
– Ага-а, – снова прогнусавил Раевский, решив все-таки сперва закончить с шашлыком. Он спешно дожевал, вытер руки о робу. – Воробей… Часовня ну, мы, в смысле, значит, поздравляем тебя… Чтоб не болел. Ну, и остальное…
Охапыч захлопал первый. Хлопали все, кроме Борьки-йога, который по-прежнему бесстрастно смотрел перед собой и время от времени что-то подборматывал. Можно было бы действительно принять его за чокнутого, за йога, за папу римского, если бы не знать, как он лихо теребил клиентуру и никогда не бывал в прогаре. Да и сейчас он хоть и гнал дуру под блаженного, шашлык кушал более чем и выпивать не забывал. «Посольская» – ноль семь – на его краю пустела быстро. Хотя никто к ней и не пристраивался, у девок своя ноль семь.
Охапыч хлопал дольше всех. Наконец и он устал и махнул рукой Шурику:
– Котлы давай!
Раевский вытащил кармана часы на браслете.
– Ну-ка? – протянул руку Стасик, рассмотрел внимательно и присвистнул.
– Ну, Алеша, теперь живи – не хочу: телевор цветной, часы японские…
Все потянулись смотреть часы, даже Борька-йог.
Охапыч, не увлеченный часами, все порывался рассказать про то, как выиграл стакан в пивной на Самотеке. Он всегда про это рассказывал.
Стакан в пивной на Самотеке он действительно выиграл интересно. В молодые годы в зоне ему оторвало на бревнотаске указательный палец, остался обрубок. В пивной Охапыч заспорил, что засунет в ноздрю палец целиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23