Заклинило цыгана. Только Фише сказал. А мог бы и Косте сказать, Костя не трепливых, даже по обкурке. Контролирует себя. За это мужики и уважают.
За дверью загалдели. Значит, народ с работы возвращается. Сейчас погалдят – и в клуб, на суд… Костя закончил второй погон и надел готовую гимнастерку. Выходить на народ не хотелось. Его и на гражданке не особо на люди тянуло – лучше книжечку почитать, музыку послушать. Кстати, насчет музыки – не потерял ли схему высокочастотного генератора для подогрева резца? Коллеги местной студии презентовали.
Костя пошарил в карманах. Где ж она? Вот. Он достал кармана конверт. Нет, не то. Письмо какое-то. От Тань ки?..
Костя с отвращением взглянул на конверт и вспомнил: когда он спал, молодой с КПП принес письмо – Танька привезла. Посомневался: может, выкинуть?.. Вскрыл конверт.
«Здравствуйте, Константин! Костя, ну куда ты меня вчера послал? Пришел уже поддатый, Евгения с собой зачем-то притащил. Я вас приняла по-хорошему. Я ж не виновата, что Женя ко мне на кухню пришел, когда я котлеты жарила. А в прошлый раз ты меня к нерусскому приревновал, к болгарину, который в общежитие пельмени принес для реалации…»
– К цыгану, дура, – проворчал Костя, кинув разорванное письмо в корзину. Нуцо раньше в холодильнике работал – грузчиком.
– Строиться! – раздался за дверью голос командира первого взвода Артура Брестеля. Когда начальства в роте не было, он был за старшего. – Командиры взводов – в канцелярию! – орал Брестель, подражая капитану Дощинину.
Только когда Дощинин вызывал взводных в канцелярию, он им чего-нибудь да говорил там, а Артур Брестель орал так, для порядка. Брестель не только говорить не умел, он и понимал-то по-русски плохо. Не потому, что эстонец, а потому, что тупой. Год назад вместе с Костей копал землю на комбинате. Норму никто не выполнял, и гонял их Дощинин вечерами с песнями по плацу до отбоя. А после отбоя без песен гонял. Брестель был как все: норму не выполнял, водку пил, вместо работы купался. И вдруг Дощинина осенило: поставил Брестеля командиром отделения. И на следующий же день картина менилась. Артур пахал, как пчелка, и других шугал. Попервости на него не обратили внимания. Тогда он заложил наиболее злостных паразитов.
Вечером злостные, в том числе и Костя, до ночи стучали сапогами по плацу, а потом до утра чистили картошку. Такая же картина повторилась и на следующий день. Через неделю, когда Брестель стал младшим сержантом, Женька Богданов и Миша Попов начали думать, как быть. Миша Попов пошел в первую роту и привел своего друга по наркоте Нифантьева, комсорга отряда. Вот он и возник – в плавках, слегка торченый, обкайфованный, с вафельным полотенцем, намотанным на кулак. Брестеля вызвали роты, и прямо под окнами санчасти Нифантьев его отоварил. Брестель улетел за штакетник – жена Бурята спешно задернула занавеску.
На следующий день Брестель, заклеенный пластырем, снова заложил неработающих, а вечером снова улетел за штакетник. А на третий день Нифантьев развел руками. Слава Богу, Дощинин возвысил Брестеля в командиры взвода. Не ихнего, а первого, в другой даже половине казармы. И что интересно, отношения с Брестелем и у Женьки, и у Мишки Попова, и у Кости снова наладились.
На двери клуба с утра висело объявление: «Спецсуд-40. Слушание уголовного дела о самовольном оставлении части военными строителями, рядовыми Георгадзе и Соболевым. Явка всех обязательна».
Из их роты ребята. Пошли в увольнение, а поймали их через неделю в Иркутске. Машину угнали, пьяные, баб каких-то раздели…
На суд Косте не хотелось идти. А не идти нельзя: подошла его очередь выступать общественным обвинителем.
У входа в клуб стоял «воронок». Привезли. Костя почувствовал неприятное дрожание в ногах. Медленно потянул на себя дверь. Клуб был набит до отказа.
Володька Соболев стоял в оркестровой яме, опираясь на декоративный плюшевый парапетик, и глядел в зал. Бритая серая голова его лениво и незаинтересованно поворачивалась, озирая клуб. Время от времени Володька слегка наклонялся вн и что-то говорил, наверное, Амирану. Кому ж еще…
Володька сплюнул, плевок лег возле ноги конвойного, тот рявкнул. Володька харкнул еще раз, в сторону. Костя удивился: не Вовкино поведение. Волнуется, вот и расплевался для понта.
На сцену солдаты таскали столы: один – для членов суда, другой – для прокурора, третий – для адвоката.
Костя присел сбоку на конец лавки, не со своими. Брестель вертел башкой – высматривал его по рядам; Костя пригибался от его взгляда.
Из правых кулис вышла шумная группа улыбающихся людей в форменных черных мундирах.
– Встать! Суд идет! – проорал Бурят. На рукаве у Бурята была красная повязка дежурного по части.
Толстый, брюхатый прокурор засел за левый стол, пару раз привстал и наконец утвердился обстоятельно. Маленькая, легонькая адвокатесса порхнула за правый стол. И за центральным столом уселись. Все свои – спецсуд-40, вот они, голубчики! А еще говорят: стройбат – армия. Какая же это, на хрен, армия, если даже судят по-граждански.
Конвойный, стриженый губарь молодых, ткнул Володьку, чтобы полностью развернулся к суду, а не полубоком стоял.
– Маму твою, пэтух комнатный! – громко сказал Амиран Георгадзе, заступаясь за неблатного своего подельника.
Конвойный лениво огрызнулся.
Костя пошарил глазами по рядам: Женьки, слава Богу, нет. У Люсеньки, наверное, после Таньки отсыпается, не увидит, как он выступать будет.
Пока главный судья говорил свое, адвокатесса достала сумочки косметичку, зеркальце оперла о сумочку, стала подводить губы.
Костя теребил в руках листок с текстом обвинения, которым пользовались все общественные обвинители для ориентации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17