Паолино нужно вытрясти пепельницу. Он протягивает к ней руку, но в этот момент бухгалтер кладет на край пепельницы дымящуюся сигарету.
– Привет! – говорит бухгалтер.
– Добрый вечер, – отвечает Паолино.
– Что ты тут делаешь в такое время?
У бухгалтера длинное белое лицо, обтянутое сухой, как пергамент, кожей. Кажется, будто он никогда не видел солнца.
– Вытрясаю пепельницы.
– Ночью дети должны спать.
– Я с мамой. Мы убираем. А сейчас только начали.
– И до каких же пор вы здесь возитесь?
– До пол-одиннадцатого, до одиннадцати. А иногда работаем сверхурочно, по утрам.
– Значит, у вас наоборот. Мы делаем сверхурочную по вечерам, а вы по утрам?
– Угу. Но мы редко так работаем. Раз в неделю, а иногда два. Когда надо натирать полы.
– А я вот каждый день. Каждый день до поздней ночи. И, наверно, никогда не кончу.
– А что вы делаете?
– Сверяю счета.
– И не сходятся?
– Никогда.
Бухгалтер сидит неподвижно, не выпуская ручки сумматора, уставившись на узкую бумажную ленту, которая, извиваясь, спускается до самого пола, и, кажется, чего-то ждет от бесконечного ряда цифр, которые поднимаются над валиком, как ниточка дыма от сигареты, крепко зажатой у него между зубами. Эта тоненькая прямая струйка поднимается вверх мимо его правого глаза, наталкивается на козырек, расползается под ним, переливается через край, тянется выше, к шарику лампы, и клубится под абажуром.
"Сейчас вот я ему и скажу об этом", – думает Паолино и спрашивает:
– Но разве нет… извините, разве нет электронных машин, которые все сами считают?
Бухгалтер прищуривает глаз, в который попал дым.
– Все они неточные, – говорит он.
Паолино кладет тряпку, ставит на пол ведро и облокачивается на стол бухгалтера.
– Как, машины неточные?
Бухгалтер отрицательно качает своим козырьком.
– Нет, счета. С самого начала они были неточные, ошиблись давно, в самом начале.
Он встает со стула. Его джемпер намного короче, чем нужно, -рубашка выбилась из-под него и торчит пузырем вокруг пояса, Он снимает со спинки стула пиджак, надевает его.
– Идем со мной.
Мальчик и старик идут через кабинки. У бухгалтера такой широкий шаг, что Паолино приходится трусить за ним рысью. Они проходят весь коридор. В конце его занавеска. Бухгалтер раздвигает ее. За занавеской винтовая лестница, ведущая вниз. Там темно, но бухгалтер знает, где выключатель. Он поворачивает его, и под лестницей вспыхивает тусклая лампочка. Вслед за бухгалтером Паолино спускается по винтовой лестнице в подвалы фирмы. В подвале – низенькая дверца, на ней – огромный засов с замком. Бухгалтер вытаскивает, ключ, отпирает ее. Внутри, как видно, нет электрической проводки, потому что он чиркает спичкой, уверенно протягивает руку, нащупывает свечу и зажигает ее. В полумраке Паолино трудно рассмотреть комнату, но он чувствует, что она очень тесная, что-то вроде маленького чуланчика. Вокруг по стенам до самого потолка – стеллажи, заваленные папками, конторскими книгами, пыльными связками бумаг. Паолино уверен, что плесенью несет именно от них.
– Здесь все старые гроссбухи фирмы, – говорит бухгалтер, – за сто лет ее существования.
На старомодную конторку с покатой крышкой он кладет узкую длинную тетрадь, взбирается на высокий табурет и, открыв этот необычный гроссбух, говорит:
– Видишь? Это почерк Аннибале де Канис, первого бухгалтера фирмы, самого аккуратного бухгалтера на свете. Смотри, как он вел реестры.
Паолино бросает взгляд на колонки цифр, выписанных красивым продолговатым почерком с маленькими завитушками.
– Я показываю это только тебе, другие не поймут. А кто-то это должен видеть, я уже стар.
– Да, синьор бухгалтер, – чуть слышно лепечет Паолино.
– Не было больше такого бухгалтера, как Аннибале де Канис! – продолжает старик с зеленым козырьком.
Он двигает свечку, слабый огонек озаряет портрет, висящий над стеллажами рядом со щербатыми счетами. На портрете старый господин с усами и бородкой клинышком стоит в картинной позе рядом с большим волкодавом.
– Но даже этот непогрешимый человек, даже этот гений… Смотри, шестнадцатого ноября тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года…
Он торопливо листает страницы книги и открывает ее на том месте, где для памяти заложено высохшее гусиное перо.
– … вот! Здесь он допустил грубую ошибку, ошибся в итоге на четыреста десять лир.
В конце страницы стоит сумма, очерченная расплывшейся от времени красной чертой.
– Никто этого не заметил. Только я, я один знаю об этом, и ты первый человек, которому я обо всем рассказываю. Держи это про себя и не забывай. А впрочем, если ты даже разболтаешь… ты ребенок, никто тебе не поверит. Ну, теперь ты видишь, что все неверно? За столько лет эта ошибка в четыреста десять лир, знаешь, в какую сумму она превратилась? Миллиарды! Миллиарды! Здесь хватит работы и разным вычислительным машинам, и кибернетическим устройствам, и всяким другим штукам. Ошибка в самом начале, в основе всех их счетов, и она все растет, растет, растет!
Они снова заперли дверь, поднялись по винтовой лестнице, прошли по коридору.
– Фирма стала огромной, огромнейшей. Тысячи акционеров, сотни дочерних фирм. Заграничные филиалы без счету. И все они перемалывают ошибочные суммы, сплошь ошибочные! Во всех их счетах нет ни одной правильной цифры. Жизнь половины города построена на этих ошибках! Да что я говорю, половины города? Половины страны! А экспорт, а импорт? Все неверно! Весь мир вертится вокруг этой ошибки, единственной ошибки, которую за всю свою жизнь допустил бухгалтер де Канис, этот виртуоз, этот гигант бухгалтерского дела, этот гений!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140