Даже ночью встает и выглядывает в окно, не сперли ли что-нибудь. Никуда нас не возит — боится, как бы с ней чего не случилось. Прав я? — спросил он с надеждой, выколупывая из ограды памятника камень.
— Мы собирались играть в партизан, — уклончиво ответил я.
— Ну и поиграли, — недовольно пробормотал он. — Да мне уже надоело.
— Стыдно небось? Повыпендриваться захотел?
— Э-э, очень нужно. Мы немного помолчали.
— Пошли сходим на соседнюю улицу в пекарню, — вдруг предложил Буйвол.
— Ну и желаньица у тебя.
— Ты, там так обалденно пахнет. Вкусятина. Я могу часами нюхать.
— Э-э, — протянул я точь-в-точь, как он.
— Честно. Запах хлебной корки — густой, горячий — и другой, сладкий, подгоревшего крема, а может, ванили, — шептал Буйвол, зажмурившись. — Ох, до чего я люблю такие запахи. — Он даже задрожал от наслаждения. — Ну что, идешь?
— Нет.
— Тогда пока.
— Пока.
Буйвол тяжело затрусил по улице, не замечая насмешливых взглядов прохожих, пораженных его могучими трясущимися икрами. А я подумал, что все-таки Буйволу хорошо: он одержим какой-то страстью и по крайней мере знает, зачем живет. Но тем не менее ждет комету. Странно.
Я вошел в нашу подворотню. Навстречу шла пани Зофья с подругой. Увидев меня, она поспешила спрятаться за угол. Пани Зофья нас, то есть меня и родителей, стесняется. В обществе своих подруг или приятелей притворяется, будто нас не замечает. Но так было не всегда. Когда-то давно отец сломал руку и важно носил перед собой белую гипсовую повязку, как стопку белья. Тогда пани Зофья отца не стеснялась. Наоборот, гордилась, а все дети, у чьих родителей руки были целые, ей завидовали. Стоило отцу появиться во дворе, как она, по собственному почину, с криком: «Папочка, папочка!» — кидалась ему навстречу. Кажется, даже целовала в щеку, хотя я в это слабо верю.
На цементных ступеньках перед нашим подъездом сидел Себастьян. В очень неудобной позе: прислонившись спиной к стене и одной лапой по привычке заслоняя брюхо. Такой уж был скромник.
— Привет, старик. Как дела? — забасил он, нетвердо владея голосом, а я почувствовал странный, вроде бы больничный запах.
— Что случилось?
— Ничего. Просто заскочил по дороге. Может, помешал?
Только теперь я заметил, что Себастьяна слегка пошатывает. Он отчаянно моргал своими почти лишенными век глазами, словно хотел разогнать туман или навести взгляд на резкость.
— Ты что, заболел?
Он смущенно улыбнулся, и с его перекосившейся морды одна за другой скатились две капельки слюны.
— Какое там. Старик, дай два злотых до завтра. Вернее, до послепослезавтра.
— У меня нет. Даже в копилке пусто, — сказал я и сразу вспомнил, что отец потерял работу и денег не будет.
В этот момент мимо прошла пани Зофья.
— Ну и компания у тебя, — прошипела она. Себастьян проводил ее мутным взглядом.
— Ничего себе, — буркнул он. — Откуда ты ее знаешь?
— Это моя сестра.
— А, тогда извини. — И привалился боком к двери. — Понимаешь, старик, я тяпнул валерьянки. Теперь перед глазами все плывет.
— Ты что, сдурел? Только кошки пьют валерьянку.
— Не знал, — простонал он, примериваясь, как бы прилечь. — Мне все едино. Главное — забыться.
— Себастьян, ты же когда-то был лордом.
— Да. Лордом-путешественником. Известным путешественником, — подтвердил Себастьян и повалился на ступеньки.
— Что с тобой, Себастьян? Я всегда считал тебя самым разумным псом на свете.
Он обнажил в язвительной усмешке крупные зубы.
— Видишь ли, старик, у всякого свои закидоны.
— Может, тебе у твоих хозяев плохо?
— Неплохо. Выдержать можно.
— Ну а что тогда?
— Сердце, старик. Больше я тебе ничего не скажу. Ни слова. Подкинешь до завтра два злотых?
— Я же сказал: у меня нет.
— Ах да, верно.
Он попытался встать с холодного цемента. Вокруг потемнело: небо затянулось черными тучами, из которых медленно посыпались редкие хлопья снега.
— Куда девался этот астероид, моя единственная надежда?
Меня поразили его астрономические познания.
— Откуда ты знаешь, что это астероид?
— Я все знаю, старик. В этом моя беда.
Но тут из подъезда вышел наш дворник. Еще не совсем проснувшийся после послеобеденного сна и поэтому злой.
— Пошел вон! — Он хотел пнуть Себастьяна, но тот неуклюже увернулся. — Нашли место, где лясы точить. Непривитой небось?
— Ха-ха, — издевательски рассмеялся я. — Его хозяин большой начальник.
— Начальник не начальник, а разлеживаться нечего, здесь люди ходят, — немного смягчившись, но еще раздраженно проворчал дворник.
— Не спорь с этим хамом. Я его знаю, — сонно пробормотал Себастьян и на мгновение приподнял заднюю левую ногу, но, видимо передумав, только помахал ею в воздухе.
— Что он сказал? Чего эта скотина пасть разевает? — рассвирепел дворник.
— Ничего, ничего. Это у него в брюхе бурчит. Он может в один присест смолотить пять кило костей.
— Ну пока, старик, — сказал Себастьян и направился в сторону подворотни.
— Когда за мной зайдешь? Понял, о чем я?
— Может, завтра, может, послепослезавтра или на днях, если все мы не провалимся в тартарары.
И исчез в темноте подворотни. На брошенную кем-то промасленную бумажку слетелась стайка воробьев и, вопя благим матом, затеяла драку. Реденький весенний снежок таял в воздухе.
Нет, тут есть что-то ненормальное. Все ждут комету. И отец, и Цецилия, и пани Зофья, и придурковатый Буйвол, и даже Себастьян, который в прошлом воплощении был лордом-путешественником. Всем все надоело и обрыдло. Кому же, спрашивается, нужна такая жизнь? Кому на руку, чтобы каждый день вставало холодное, негреющее солнце, чтобы рабочие занимались своим тяжелым трудом, чтобы дети мучились в школе, а в больницах страдали больные?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70