К роли мальчика для битья, когда скученный на небольшом пятачке пространства казармы, огороженной заборами, уставами, приказами и минными полями мужской коллектив делится на иерархические кланы, выбивая кулаками, вырывая зубами, пробивая умом (у кого чем лучше получается) авторитет среди товарищей. В полном соответствии с поведением «большого» общества.
К чему он готов? К закланию на алтарь истории (не Отечества, нет!) в виде бессловесного пушечного мяса, которое своим присутствием не приносит армии ни победы, ни авторитета. Забитый даун в грязной гимнастерке не может выиграть войну и послужить Родине. Как он ее защитит, если себя не может?
Но именно они, замызганные, задроченные «тормоза» все больше наводняют ряды некогда победоносной армии, определяют ее лицо. Они, а не парадно-показательные хлопцы кремлевского полка, чеканящие шаг на парадах и встречающие важные правительственные делегации. Последних никогда не отправят в окопы.
Пошлют этих. И они тихо и бессловесно лягут под снарядами и пулями или сбегут в плен. А мир будет показывать на нас пальцами и ужасаться. Или хохотать, малюя карикатуры, как в свое время делали Кукриниксы, высмеивая немцев в Отечественную…
…В довершение ко всему у Карандышева оказались больными практически все зубы. Работать с таким кариесом в «пищевой отрасли» нельзя, и его убрали. Слава Богу, а то я сам собирался просить об этом капитана: мне все больше и больше не нравился входящий во вкус садизма Мишка. Но прекращать «избиение младенцев» уже порядком надоело, да и у самого начинали чесаться руки.
Вместо обладателя чиновничьей фамилии я попросил к себе в помощники у начальника отделения Туркмена. Однако тот не дал шустрого малого, мотивировав свой отказ тем, что он толковые ребята везде нужны, а не только в столовке. Вместо него начальник вручил «подарок» в виде еще одного «молодого», призванного из Новосибирска.
Этот малый был выше меня ростом сантиметров на пять, хотя я на низкорослость никогда не жаловался, был еще тощее, чем свой предыдущий коллега, и обладал такими хронически запуганными глазами контуженного кролика, что хотелось хохотать с утра и до вечера.
Первый раз приступ смеха напал на меня с Мишкой, когда мы отправили Димку (так звали новенького) за солью. Для этого нужно было пролезть через узенькое окошко из общего помещения столовой в «раздатку». Конечно, можно было пройти и через дверь, но для этого требовалось сделать лишних двадцать шагов. Нам же, уже сидящим за обеденным столом и обнаружившим несоленый борщ, ждать не хотелось.
Тощий Димкин зад мелькнул в проеме окошка. За ним медленно, как туловище удава, на два месяца вперед наглотавшегося кролей, вползли мосластые конечности, увенчанные тапочками. В темной «раздатке» загремела посуда.
– Если этот гад разобьет хоть одну тарелку, я его сам в «хирургию» отправлю долечиваться, – пообещал Картуз.
Возня в темноте стихла.
– Ты чо там, гад, соль не можешь найти?! – заорал Мишка, – Она в шкафу!
– В каком? – глухо донеслось до нас, – Тут темно…
– Вот «тормоз»! – хмыкнул Картузов, – Да ты свет включи, чмо!
За стеной опять что-то загремело, и через секунду в проеме окошка появилась физиономия Димки.
Высунувшаяся из кромешной темноты, с глазами, в которых застыл вечный испуг, и улыбающимся ртом, она напомнила мне, что где-то на свете существует театр эстрады, а перед нами – один из сбежавших из него артистов.
– Нашел! – торжествующе выкрикнул молодой, поднимая в качестве подтверждения солонку. И тут же поперхнулся.
А мы, позабыв про соль, хватались руками за животы, были озабочены другой проблемой: как бы не свалиться со стульев от смеха.
– Вы чего? – удивленно уставился на нас неофит.
– Ладно… – простонал Мишка, – Лезь обратно. Клоун…
Но сев с нами за стол, Дмитрий вдруг внимательно посмотрел на Картузова:
– Может, я и клоун, но не чмо.
– Чо? Чо ты сказал?! – вскинулся мой помощник, – Да ты у меня знаешь, кем будешь?!
– Отвянь, – дернул я его за руку, – Он на самом деле не чмо, – Нормальный парень. Ты лучше нам, Димон, про Новосибирск расскажи. Никогда не был в Сибири…
Прошло еще несколько дней, и черная полоса опять дала знать о себе. Теперь уже Мишка Картузов стал собирать манатки: кэп его застукал перелезающим через забор с ведром пива.
– Лучше бы я тифом заболел, – бросил он мне на прощание, – Подумаешь, несколько метров кишок вырезали… И с этим люди живут. Не хочу обратно в дурдом стройбатовский. Жалею, что до армии таким фраером был, с блатными связался. Попал бы сейчас в нормальные части…
Ты веришь, что в нормальных частях дурдома нет? – спросил я его.
– Я чо, на дурака похож? Просто… – покряхтел Михаил, – Здесь я с нормальными пацанами познакомился, понял, что есть они в других частях. А потом, там хоть служишь, дело нужное делаешь. А у нас… Пашем, как рабы, а для чего – непонятно. Я бы сейчас лучше в Афган пошел, чем снова «мама – анархия, папа – стакан портвейна»…
Я промолчал. К чему разочаровывать людей? Пусть у них сохранится впечатление, что где-то есть места, в которых все как надо. Афганский Китеж – град…
… – Держи, – Миша протянул мне магнитофонную кассету, – На память. Это Виктор Цой. Конечно, ты приверженец классического искусства, но это тоже в своем роде классика. Так что расширяй свой культурный кругозор.
– Чо? Чо ты сказал?
– А ты думал, что один такой умный?
Из дневника старшей медицинской сестры Светланы Горбуновой. Эпилог.
Вечером состоялся решающий разговор с Сергеем. К счастью, мы обошлись без ненужных сцен и выяснения отношений на повышенных тонах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76