– Берите. За рупь отдам.
– Да это ж обыкновенный ширпотреб! – девица прыснула и передала туфли Николаю Ивановичу. – Я же просила рукодельные туфли, расшитые. Старинные!
– А эти чем не рукодельные? И старинные…
– Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, – сказал Николай Иванович.
– А тогда что ж, не выпускали таких?
– Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри – клеймо! Красный треугольник. И написано – Ленинград.
– Он и есть Петроград.
– На, читай!
Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
– А плуг вам не нужен?
– Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу… – не выдержал Николай Иванович. – И вы идите. Хватит с меня и своих забот, – выпроводил он и девицу в клетчатых штанах – Ну и денек начался! То бык, то дядя Петра… Севка, заводи машину! – крикнул Николай Иванович из окна.

Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.
– Ну, что еще? – сердито спросил Николай Иванович, подходя.
– Николай Иванович, дорогой! Пожалуйста, не сердитесь, – она прямо на цыпочки поднялась, того и гляди обнимет да расцелует. – Оказывается, у вас кулечный промысел сохранился? Кули рогожные ткете. Прямо чудеса!
– Чего же тут расчудесного?
– Ну как же? Рогожи! Это ведь один из древнейших промыслов на Руси… Сохранился в девственном виде, так сказать. Это находка для нашего музея. Я вот и фотокорреспондента пригласила.
– Спартак Ласточкин, – представился парень с фотоаппаратом на животе.
– Для вас находка, а для меня вся эта канитель может потерей обернуться.
– Почему?
– Потому что запрещают колхозам промыслами заниматься. Тик у нас отобрали. Шуметь станете – и кули прикроют.
– Почему же?
– А чтоб мы только в земле ковырялись, не глядели бы по сторонам.
– По-моему, это абсурд. Если промысел выгоден для вас, занимайтесь на здоровье – сказал Спартак Ласточкин. – Вы меня просто заинтриговали. Надо посмотреть.
– Ну что ж, садитесь, – угрюмо, но покорно сказал Николай Иванович. – Что же вам показать? – спросил он в машине своих навязчивых гостей.
– Сперва плоды, так сказать, промысловых усилий. Что это вам дает? – сказал Спартак Ласточкин.
– Севка, давай на скотный!
«Волга», ныряя на дорожных ухабах, резво выкатила в поле. За оврагом, на пологом взъеме, в строгом порядке потянулись вдоль села коровники, телятники, свинарники… дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые, серые, как речные плесы, крыши. И конца не видать.
– Это все на кули построено, – сказал Николай Иванович.
– На рогожи? – удивилась девица.
– Да, на рогожи. Только за прошлый год мы продали этих кулей на двести тысяч рублей.
– А кто же их покупает?
– Те, кто рыбу ловит. Все! От Белого моря до острова Сахалина.
– Невероятно! – воскликнул Спартак Ласточкин. – Везите нас в избу. Покажите, как ткут эти богатства.
– Давай в село! – приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: – А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят – неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем – зерно. Мочало нельзя. Ни-ни… Непланово!
– Невероятно! – сказал Спартак Ласточкин.
– Невероятно! – подтвердила девица из музея.
Машина остановилась возле крайней избы. На бревнах у завалинки грелся на солнышке сухонький дед с жидкой, землистого цвета бороденкой.
– А вот и ткач, – сказал Николай Иванович, вылезая из машины. – Евсеич, наладь-ка нам свою орудию!
– Это можно. Проходите в избу.
Евсеич пошел впереди, шаркая кирзовыми сапогами. Глядя на его узкую согнутую спину, на его морщинистую сухую шею, Спартак Ласточкин сказал, усмехаясь:
– Чего уж ему ткать! Хорошо хоть, что своим ходом идет.
– Это мои главные кадры. Опора! – ответил Николай Иванович. – У меня триста человек пенсионеров и всего тридцать молодежи.
– Невероятно! – воскликнула девица.
В избе их встретила бойкая старушка с рыхлым, раздавшимся на все лицо носом, в домотканом переднике, перетянутая поперек живота, точно сноп.
– Ай, гости дорогие! И чем мне вас угощать-потчевать? Да и откель же вы такие хорошие будете? Уж и не знаю, куда пристроить вас, – певуче причитала она и хлопала руками по бокам.
– Дед, да чего ж ты рот разинул? Натяни-ка основу поскорее! – крикнула она совсем иным тоном. – Покажи людям свою снасть-то!
– Это мелянок верхний. А вот – нижний, – пояснял Евсеич и подвязывал на веревках две длинных палки. – А посередь берда. Мочалу, значит, натягивает. Которая лучше, на основу идет. А похуже – уток.
Подвесив к потолку свою нехитрую снасть, Евсеич начал набирать из пучка мочало для утка и загонять его билом. Горьковато и пряно запахло липовой свежестью, и в воздух полетели мочальные хлопья.
– Уж как он работал-то! – умилялась хозяйка, глядя на своего старика. – Била-то, бывало, ходенем ходила в руках. Глазом не усмотришь.
– Он еще и теперь молодец. Давай, давай! – сказал Николай Иванович.
– Нет уж, хватит… Отдавал свое.
Евсеич повернул вспотевшее острое, птичье лицо, с минуту молча и рассеянно смотрел на гостей, тяжело дыша, будто прислушиваясь к чему-то своему:
– Ноне во сне видел – быдто наро-оду в избу навалило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10