Ушел красный, потный, но несдавшийся. И ухитрился-таки, лягнул Павлинова. В районной газете появилась заметка Павла Семеновича: "Обратите внимание!" В ней он писал: "Подрастающие сады Рожнова уже дают столько плодов, что их не сможет переработать консервный завод "Красный факел". Дело доходит до того, что одинокие пенсионерки запускают в свои сады общественного быка, который поедает опавшие яблоки. Поэтому надо привлечь местное население для варки повидла и патоки..." На что Павлинов якобы заметил: "Этому любителю сладкой жизни надо бы пилюлю горькую прописать, чтобы протрезвел..."
Вот почему Павел Семенович испытывал некоторое беспокойство насчет двери. Первым делом, думал он, надо разбить союз жалобщиков, то есть отколоть Елену Александровну от Зинки. Пока они жалуются вдвоем, они сильны, потому что представляют как бы коллектив. А с коллективом всяк считается. Иное дело, кабы в одиночку жаловались. Либо одна Зинка... Кто ее послушает?
И Павел Семенович решил вечеринку устроить да пригласить старуху Урожайкину с братом, плотником Судаковым, тем самым, который дверь переставлял. А Елену Александровну позвать как бы случайно, мол, праздник медработника и компания у нас позволяет. Собрались небором-сабором, народ все свой - соседушки... Она пойдет - теперь она вроде бы одинокая: Чиженок посрамлен. А тут солидный человек - плотник Судаков. Одевается он чисто, во все полувоенное (у него сын подполковник). Сестра, старуха Урожайкина, лишнего в разговорах не позволяет себе. Держится строго. Так что клюнет Елена Александровна.
И Елена Александровна клюнула...
- Ах, Павел Семенович, я человек коллективный. Вас большинство. Как вы решили, так и будет.
Она вошла к Полубояриновым вся в розовом, как утренняя заря, на высокой груди колыхались волнистые рюши, коралловая нитка в два ряда обхватывала ее белую шею, и перстенек с зеленым камешком врезался в пухлый палец.
- Мать Мария, как это нелюбезно с вашей стороны, что не познакомили меня до сих пор с братом, - пропела она, сперва поклонившись хозяйке.
- Он сам не маленький, - сказала старуха Урожайкина.
Плотник Судаков, одетый в защитный китель, сухонький, горбоносый, с оттопыренной нижней губой, подал широкую костистую руку и хмыкнул:
- К вам, Лена Лександровна, и подходить-то боязно.
- Почему? - брови ее взметнулись.
- Вы человек ответственный.
- С какой стороны?
- Да с любой. Вы и одеты, как генеральша. И сами из себя очень представительны, и должность занимаете хорошую.
- И вас не примешь за простого человека, Матвей Спиридонович, просияла Елена Александровна. - В этом кителе да еще в профиль... Вы прямо полковник в отставке.
- Полковник, по которому плачет уполовник, - усмехнулась старуха Урожайкина.
- А что? Меня в трамвае одна девушка так и попросила: "Товарищ полковник, подвиньтесь, я сяду", - сказал Судаков.
- Ну, соловья баснями не кормят. Вам что налить, беленького или красненького? - спросила хозяйка у Елены Александровны.
- Мне как всем.
Ее посадили рядом с Судаковым, налили полную стопку водки: она взяла ее двумя пальчиками и долго тянула, закрыв глаза.
- А что, с закрытыми глазами водка слаще? - спросил Павел Семенович.
- Просто не могу смотреть на нее, - ответила Елена Александровна, передергиваясь, как на морозе.
- И я не могу видеть ее, проклятую, - сказала хозяйка, - тоже зажмуркой пью.
- А иначе глаза вырвет, - отозвалась старуха Урожайкина.
- Бабы вы, бабы и есть, - Судаков усмехнулся и покачал головой. - На всякое серьезное дело у вас духу не хватает.
Сам он пил легко; ни один мускул не двигался на его лице, и если бы не судорожно трепетавший кадык на сухой шее, то можно было бы подумать, он ее и не глотает, водка сама льется в его утробу, как через просторный шланг.
- Говорят, вы поете хорошо, Матвей Спиридонович? - спросила Елена Александровна.
- Хорошо ли, плохо ли, но для вас спою, - решительно сказал Судаков.
- Для милого дружка хоть сережку из ушка, - ласково кивнул ему Павел Семенович.
Судаков сурово посмотрел на него, насупился и вдруг запел высоким легким голосом:
При бурной но-оченьки ненастной
Скрывался месяц в облаках...
Старуха Урожайкина враз посерьезнела и ждала нового куплета, глядя в пол; потом мотнула головой и с ходу влилась в песню, широко растягивая слова, играя переливами тоненьким чистым голосом, неведомо откуда взявшимся у этой плоскогрудой сумрачной старухи.
На ту-у-у зеле-е-о-о-ну-ю могилку
При-и-шла краса-а-а-вица в слезах...
В это время кто-то сильно постучал в дверь.
- В чем дело? - спросил Павел Семенович.
- Довольно! Отпелись... - раздался за дверью пьяный голос Чиженка. Расходись по одному! Бить не стану... Или дверь изрублю, ну?
Он вынул топор из-за пазухи и несколько раз с силой провел лезвием по обшивке. Раздался сочный хруст раздираемого дерматина.
- Ой, не пускайте его! Не пускайте. Он зарубит меня! - вскрикивала Елена Александровна и стала делать так руками, вывернув ладони наружу, словно отталкивалась от кого-то.
- Отойдите от двери, или я вызову милицию, - сказал Павел Семенович.
- А я говорю, расходись! - и опять удар в дверь и треск дерматина.
- Ну-к, я пойду успокою его, - сказал, вставая из-за стола, Судаков.
- Он зарубит вас, Матвей Спиридонович! - ухватила его за руку Елена Александровна.
- Эй, обормот! У тебя что, денег много? - спросила Мария Ивановна, подойдя к двери.
- Все что ни есть пущу в оборот. Но и вам жизни не дам. Расходись, говорю! - кричал Чиженок.
Судаков все-таки открыл дверь и вышел.
- Ну, чего топором-то размахался?
Чиженок от неожиданности отступил шага на два:
- Га!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28