купить там упаковку креветок за сто двадцать рублей; потом пройти тридцать шагов до следующего магазина, у которого почти неизбежно топтались два-три моих спившихся одноклассника, похожих на пятидесятилетних сталеваров, с исцарапанными лицами и красными носами; пройти мимо них, всегда судорожно пересчитывающих какие-то деньги, и остаться незамеченным; купить укроп, петрушку и лимон, а также заодно и две пачки «Золотой Явы»; немного постоять в затруднении – покупать ли хлеб; сообразить наконец, что хлеб с креветками не едят; потом опять застыть в мучительном раздумье – хватит ли одной упаковки? – и вспомнить с облегчением, что одной упаковки обычно хватает, даже иногда остается; купить две большие бутыли пива «Волга», потому что «Невского» и «Пита» в больших бутылях нету, а «Очаковское» – полное дерьмо; мысленно посетовать на это и опять ухитриться проскользнуть мимо спившихся одноклассников, стоящих на том же самом месте, но теперь тоскливо высматривающих кого-то вдоль улицы, может быть, меня, потому что у них всегда не хватает пяти рублей на водку, и если бы они меня увидели, я бы им, конечно, дал, но этого, слава Богу, уже давно не случается, так как они узнают друзей только по голосу, а я прохожу молча; и, поднимаясь в лифте, с отвращением посмотреть на себя в антивандальное зеркало.
Чем дольше ко мне никто не приезжал, тем больше я становился похож на Распутина.
Однажды мулатка Николь, которая после креветочного застолья прожила у меня еще два дня, заплела мне сзади маленькую косичку, и она болталась целую неделю, потому что не для кого было мыть голову, и потом расплетать ее оказалось сущей мукой, она так слиплась и свалялась, что половину заплетенных волос я просто вырвал с корнем вместе со стягивающей их резинкой.
Впрочем, даже это меня ничему не научило.
После шопинга нужно было приводить себя в божеский вид. Бреясь, моя голову, обрызгиваясь потом «Cerutti» и антиперспирантом, натягивая восхитительно чистые трусы и носки, я как бы облачался в маску и бронежилет. Я смотрел на себя в зеркало и видел совершенно чужого и чуждого мне человека, симпатичного, обаятельного и приятного во всех отношениях. Мне не было неприятно, мне было грустно. Я знал, что этого хватит на вечер, ночь и первую половину следующего дня, часов примерно до двенадцати, пока женщина не уедет, а я опять самим собой застыну у телевизора, переключая каналы и даже не прикладывая усилий, чтобы забыть происходившее несколько часов назад.
Когда женщина появлялась в доме, начиналась самая приятная для меня часть – приготовление креветок.
Не знаю, почему я так любил готовить креветки, тем более что готовить – это слишком сильно сказано, просто нужно опустить их в кипящую подсоленную воду и ждать, пока они не станут горячими. Я же создал из этого целый ритуал, коему следовал неукоснительно, с каждым разом все больше боясь разрушить его очарование.
Я доставал из холодильника ярко-голубую ямайскую чашку, в которой, свесившись в разные стороны, стояли пучки укропа и петрушки, и относил ее на кухонный стол. Лимон (он должен быть обязательно целым) уже лежал там, и я ставил чашку рядом с лимоном. Несколько секунд я любовался сочетанием цветов – ярко-желтый, сочно-зеленый и голубой. Женщина в это время всегда сидела у стола и что-нибудь говорила. Это меня устраивало, потому что если бы она молчала, говорить пришлось мне, а это отвлекло бы меня от по-японски радостного процесса созерцания. Вода уже грелась в кастрюле, и, сосредоточившись, я прикидывал, скоро ли она вскипит. Это было важно, ибо до того, как она вскипит, я должен был забросить ингредиенты и отпить несколько глотков ледяного пива из высокого запотевшего бокала с надписью «HARP».
Я доставал из шкафчика над столом жестяную коробку с лавровым листом, выбирал четыре листика, примерно одинаковых по размеру, и торжественно, один за другим, кидал их в воду. Они плавно опускались на поверхность и еще некоторое время оставались совершенно сухими. Я смотрел на них и ждал, когда они намокнут и из почти серых, мертвенно-тусклых, постепенно, но в то же время быстро превратятся в темно-зеленые, почти черные, как бы оживут. Это неизбежно случалось, и я доставал из шкафчика маленькую стеклянную банку с перцем-горошком.
Я аккуратно высыпал на ладонь пять горошин (если вдруг высыпалось больше, я досадливо морщился) и кидал их в воду. Они медленно, как батискафы, опускались на дно, где уже начинала пузыриться вода, лавируя между первыми тонкими ниточками пузырьков.
После этого золлингеновским ножом я резал лимон.
Лимон я всегда резал в одном и том же месте – попку с тонкой прослойкой мякоти. Я навострился резать так, что мякоти всегда оставалось именно в том количестве, которое было нужно, ни больше ни меньше. Попку я резал на маленькие кусочки и высыпал в воду.
Пузырьков становилось все больше, с поверхности поднимался легкий пар.
Тут можно было наливать пиво. Я доставал из того же шкафчика два бокала – один «HARP», а другой поменьше, как бы дамский, украденный мной в венской пивной, с готической надписью «Ottokringer» и замысловатым германским гербом.
В начале моего креветочного периода я всегда спрашивал у женщин, будут ли они пиво, и с изумлением замечал, что этот, казалось бы, безобидный вопрос, приводит их в замешательство. Я не знаю, в чем тут было дело, возможно, я сбивал их с мысли, прерывая рассказ, или дело здесь было в соблюдении некоего женского этикета, когда питие пива перед креветками казалось им несколько моветоном, а может, они вдруг погружались в традиционную задумчивость по поводу калорий и фигуры, но потом я просто стал приносить бутыль и молча наливать два бокала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89