Со спины он выглядел комично. Это и был Танакадатэ.
Подойдя к нему, мы услышали, как он мрачно повторяет: «Дождь и дождь, бесконечный дождь».
Танакадатэ, показалось нам, был голоден и поэтому уныл и мрачен. И мы решили поговорить с ним за едой, заказав в ресторане угря. Икуко Савада презрительно рассказывала потом лже-Джери Луису, что Танакадатэ – вылитый Гитлер, но только совсем старый, с ощипанными усами, одной ногой в могиле. Но это было неверно, он скорее был похож на протухшую приманку, которую наживляют в капкане. И было ему лет тридцать пять или чуть больше. И Икуко ошибалась, говоря, что он одной ногой в могиле.
Выражения его глаз разобрать было невозможно – их прикрывали толстые и широкие, как блюда, отливавшие металлом стекла темных очков. И только по дрожанию его круглых очков в металлической оправе можно было определить, как он в раздражении хлопает глазами. Нам с Икуко казалось, что мы разговариваем с человеком, у которого вместо глаз две черные ямы.
Без особого энтузиазма, но в то же время достаточно внимательно выслушав мои объяснения о мажорных интервью с молодежью, Танакадатэ сказал: «Ну что ж, начнем. Программу оплачивает фирма “Легкие металлы Савада”». На этом деловая часть нашей встречи окончилась. Но тут в Икуко вдруг взыграл дух «хостес-девицы», развлекающей посетителей в кабаре, и, решив продолжить беседу, которая показалась ей неудавшейся, она сказала не то робко, не то с издевкой:
– Нелегкая у вас, должно быть, работа?
– Что? Нелегкая работа? Да, работа, конечно, нелегкая, – сказал режиссер. – Даже жениться некогда.
Его ответ, оскалившийся правдой, неприятно поразил нас, и мы промолчали.
– Дождь и дождь, бесконечный дождь. Противная погода, противная, – сказал Танакадатэ поднимаясь. – Киби просил передать вам привет.
– Киби? Из агентства «Нихон цусин»? – сказал я после небольшой заминки, напрягши память.
– Мы служили с ним в морской авиации. Выжили. И остались на бобах.
– Действительно, вы чем-то похожи, – сказал я, почувствовав вдруг безотчетную тревогу. Это была тревога, которую испытывает человек, обнаруживший, что открыл партнеру карты.
– Что у вас с глазами? – сказала Икуко Савада.
– Мой самолет упал в море. Я повредил глаза. И не только глаза. В дождь я себя отвратительно чувствую. И летом тоже.
Танакадатэ попрощался и спустился вниз в лифте. Икуко Савада, сморщив нос, сказала:
– Военное поколение, ничего не поделаешь. Напускает на себя. А воротник на пиджаке… заметил? Весь засаленный. И при этом еще важничает. Военное поколение, ничего не поделаешь.
– В моем представлении военное поколение вело себя героически в годы войны. А из твоих слов выходит, что именно эти люди будут обливать меня ушатами холодной воды всякий раз, когда меня воспламенит какая-нибудь идея. Я и сам предвижу, что все пойдет не так гладко, как хотелось бы.
– Слабак он, – насмешливо сказала Икуко Савада.
– Слабак, конечно. Устал и уверенность в себе потерял. Он и сейчас, по-моему, живет в постоянном страхе. На джокера похож. Даже неприятно.
– Почему, скажи, почему ты изо всех сил…
Икуко Савада прикусила язык. Я видел, как в карих глазах дочери политика промелькнул робкий протест и печаль, но она быстро справилась с собой, и глаза ее снова стали противно-безразличными. Икуко Савада пила теперь ежедневно и помногу, и у нее стал болеть желудок. За последнее время она чуть повзрослела. Она взрослела, созревала, разрушалась. А я продолжал жить над гаражом у них в доме, мало интересуясь Икуко Савада. Все мои мысли были отданы телевидению.
Лже-Джери Луис, разнюхавший тайны моих показаний о бродяге и воспользовавшийся этим как средством преодоления позора своей собственной тайны (правда, он не знал ничего достоверно), время от времени навещал меня. Иногда и Икуко Савада, когда поздно ночью возвращалась от него усталая или утром с тяжелого похмелья, тихо сидела в моей комнате и молчала. Огромные комья слов теснились в груди дочери политика, но они были слишком тяжелыми, чтобы поднять их на уровень губ, слишком большими, чтобы, не поранив горла, пробиться через него. И сплошь в колючках. Они напоминали ужасный плод в чреве матери, который мог появиться на свет, только разорвав само чрево. И Икуко Савада продолжала молчать и печально смотреть на меня, слегка покашливая и временами глотая подступающий к горлу горький ком. Потом она спускалась вниз.
Я же, вместо того чтобы выловить из этого молчания смысл слов, которые так и не произнесла дочь политика, с головой ушел в работу, чтобы в наилучшем свете представить себя на телевидении. И это было вполне естественно.
Танакадатэ не был особенно рьяным режиссером. И я мог сколько угодно проявлять свою активность. Я старался избежать его внимательных глаз за толстыми стеклами очков. Временами мне начинало даже казаться, что мне и вправду удастся продемонстрировать на телевизионном экране полное самоосвобождение…
Предполагалось, что наша с Танакадатэ программа будет передаваться с июля, раз в неделю в течение двенадцати недель. Тоёхико Савада говорил, что надеется получить на выборах поддержку с фланга, имея в виду наши передачи, но своей тактики не раскрывал. Мы с Танакадатэ, помня эти слова, естественно, готовили интервью против радикальных партий.
Наша подготовка сводилась к выбору интервьюируемых, к упражнениям в гипотетическом интервью. Например, Танакадатэ играл роль известной певицы (он исполнял эту роль предельно реалистически, воспроизводя даже нюансы ее поведения), а я выступал в качестве интервьюера. «Вы не находите, что интимная связь вне замужества является аморальной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123