Деревенские, точно обреченные на смерть, мечутся в страхе. Члены пожарной дружины бьют и бьют в колокол. Сейчас начнутся убийства.
– Японцы, жители деревни, слушайте со вниманием! – раздался непривычный, усиленный громкоговорителем голос. Голос этот похож на голос императора в день поражения. – Кто-то из подростков из вашей деревни ранил нашего солдата, солдата оккупационных войск, и скрылся. Необходимо наказать этого отъявленного злоумышленника. Японцы, жители деревни, слушайте со вниманием! Вам надлежит немедленно и в полном составе собраться в школе. Те, кто останется прятаться в домах, как лица, нелояльные к оккупационным войскам, будут наказаны. Итак, собирайтесь в школе. Лицам, которые соберутся в школе и окажут нам помощь в поисках злоумышленника, мы не причиним никакого зла. Наш солдат получил ранение, но как христианин он великодушно прощает. Преступник будет арестован, его ждет, видимо, легкое наказание, однако он должен явиться с повинной. Люди, видевшие преступника, обязаны сообщить нам. Итак, собирайтесь в школе.
На деревенской улице стали появляться люди. Я поднял брата, вытер ему грязное от слез лицо и свое потер тыльной стороной ладони, и мы с ним вышли на улицу.
– Это переводчик. Важная птица, – объяснял эвакуированный, показывая на какого-то человека, но сейчас жители деревни не были расположены слушать его.
– Кто-нибудь из корейцев, это точно. Они с самого утра перепились, – говорил другой эвакуированный, снимавший второй этаж над мелочной лавкой у моста, – кому же еще быть.
Деревенские в страхе, обливаясь потом, со строгими замкнутыми лицами молча сходились на школьную спортивную площадку, сходились молча, хотя молчание было для них, объятых тревогой и стоявших под палящими лучами солнца на спортивной площадке в окружении солдат с автоматами наперевес, невыносимо. Вокруг тех, кто осмеливался говорить, тотчас собирались кучки людей. К одной из них присоединились и мы с братом.
В центре внимания был словоохотливый врач. Он оказывал помощь раненому.
– Напал один из Такадзё. Огнестрельного оружия у него не было, – повторял врач. – Он ударил бамбуковым ножом солдата, который приставал к девушке – ихней шаманке.
Меня пронзила острая радость. «Это Фуми. Солдат стал приставать к ней, а тот молодой парень с красивыми глазами ударил его ножом. Будь я на его месте, я бы сделал то же самое».
– Японцы, жители деревни, – снова заверещал противный сладкий голос.
От жары и радостного возбуждения я весь взмок. Откуда-то из самой глубины горла поднялся вздох облегчения, и я, обливаясь с головы до ног солнечными лучами, стал упиваться этим противно сладким голосом, теперь уже не звучавшим для меня тревожно и угрожающе. «Этот сухорукий из Такадзё, будь я на его месте, я сделал бы то же самое». Страха как не бывало.
– Японцы, жители деревни! – снова повторил переводчик, коверкая и унижая наш язык, как противный ушастый скворец. – Помогите нам. Сейчас мы обыскиваем ваши дома. Мы не собираемся нарушать вашу жизнь, жизнь добропорядочных граждан. Люди, знающие местонахождение преступника, должны сообщить…
– Ни за что им не найти, сколько б ни искали, – тихо сказал я брату. – Жители Такадзё знают лес как свои пять пальцев. И уж если кто спрячется, ни за что не найти.
– Да, уж, – сказал брат тоже тихо. – Лучше б мне только не видеть, как его поймают.
На повозках к школе привезли даже безвылазно сидевших в своих домах стариков, которых и мы-то, живя с ними в одной деревне, давным-давно забыли. Старики, горевшие любопытством, просили подвезти их поближе к «джипам» и пристально, не отрываясь, глазели на иностранных солдат.
– Японцы, жители деревни! – вновь и вновь разносился по долине вместе с металлическим треском микрофона противный голос. – Что же вы, помогайте нам! Люди, знающие, где преступник, приходите к нам и расскажите.
Взрослые, из тех, кто поактивнее, образовали в центре спортивной площадки кружок. Они совещались. Председательствовал один из эвакуированных. Я подошел послушать.
– Преступник, наверно, из Такадзё. А мы им никакого зла не делали, верно? – доказывает один. – Я помню, такое случалось, когда мы стояли в Китае. Если бывало нашего солдата ранят или убьют, то проучали мы по-страшному. Этот иностранец, который болтает по-японски, говорит, что наказание, мол, легкое. Врет он все! Убьют да еще хоронить не позволят, остальным в назидание. На войне всегда так. Поймают этого из Такадзё, живым ему не уйти.
– Думаешь, поймают? А может, и не поймают. Хотя если не поймают, нам несдобровать. Одного-двух из деревни обязательно расстреляют, как заложников, – говорит председательствующий, эвакуированный. – Да еще пойдут рыскать по лесу и найдут женщин, которые там спрятались, верно?
– Я не хочу подыхать за какого-то дурака из Такадзё, не хочу, чтобы мою жену насиловали.
– А может, стоит поймать, да и выдать его оккупационным войскам? Одним ударом двух зайцев, а? – сказал другой эвакуированный. – Эти такадзёсцы, они тихие, Не то что корейцы. Как домашняя скотина. Оккупационные войска уйдут, никто из них слова нам не скажет.
– Так и сделаем! – воскликнул председательствующий. – Происшествие случилось в деревне, верно? Значит, нужно, чтобы преступника поймали жители деревни и выдали его.
Кончив совещаться, представители деревни, расталкивая беспорядочно толпящихся людей, идут к «джипу». Они хотят сообщить через переводчика о своем решении. Они пытаются изобразить на своих застывших лицах улыбку, но в кислой улыбке растягиваются лишь их слюнявые губы.
«Это наша деревенская знать, люди, в чьих руках власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123