На ключ дверь не замкнута. Ким распахивает её и оказывается на пороге такой крохотной комнаты, что, даже не входя в неё, одним взглядом охватывает некрашеный деревянный стол, заваленный стопками картонных папок, стены, сплошь заставленные полками из неструганых, кое-как прибитых досок, на которые тоже навалено множество папок, наконец пол, где в беспорядке разбросаны по углам всё те же картонные папки (две картонные крышки, скреплённые слежавшейся тесьмой); содержимое некоторых вывалилось: это разноцветные бумажные конверты, на каждом из них – начертанный толстой кистью чёрный иероглиф. Возле стола стоит самый обычный стул с соломенным сиденьем. С потолка свисает лампочка без абажура; дневной свет проникает в комнату через небольшое квадратное отверстие (без стекла, но затянутое сеткой от комаров), находящееся напротив двери, в стене над полками. В эту контору имеется, должно быть, и другой вход, слева или справа, так как прямо перед служанкой стоит мужчина, а когда она открывала дверь, в комнате никого не было – ни на стуле, ни рядом с ним. Это китаец средних лет; отсутствующее выражение близоруких глаз за толстыми стёклами очков в железной оправе делает его лицо ещё более бесстрастным. На нём костюм европейского покроя из тонкой блестящей ткани, а сам он настолько щуплый – можно сказать, невесомый, – что пиджак и брюки, вовсе не широкие, висят на нём, как на проволочном манекене. Оба молчат, словно ожидая, что первым заговорит другой: китаец – потому что это его потревожили, а девушка – потому что ни о чём не хочет спрашивать, ведь ожидающий её в назначенном месте человек и сам должен знать, что её сюда привело. С некоторой растерянностью она видит, что китаец не собирается ни первым заговорить, ни пригласить её в комнату, он ни жестом, ни словом не намерен помочь ей открыть цель визита. Всё кончается тем, что она решает первой произнести несколько слов. И поспешно бормочет не слишком складные фразы, спрашивая, здесь ли живёт посредник, не посредник ли господин, стоящий перед ней, с ним ли она должна встретиться, можно ли забрать товар согласно договорённости… Но, вероятно, ни один звук не сорвался с её губ, потому что человек в костюме, висящем на пустоте, продолжает молча смотреть на неё, всё так же невыразительно, как и раньше, и поджидает, когда же наконец она заговорит. Ей, конечно, не удалось обговорить столько дел в столь немногих словах (да она и не знает, какие слова надо говорить). Придётся начать всё сначала.
Теперь она пробует себе представить, что произносит какие-то слова. Убеждается, что это совсем не трудно, но и это ни к чему не приводит. Необходимо найти другой способ. Она думает о том, что проливной дождь за окном прекратился так же внезапно, как и начался; с нагретого солнцем сверкающего чёрного асфальта, усеянного бесформенными кучами – сероватым месивом, состав и происхождение которого определить невозможно, – поднимаются струйки белёсого пара, расплываются в воздухе, густеют, медленно, словно дым, поднимаются, высоко возносятся над землёй и быстро исчезают. Мужчины и жещины в халатах из блестящей материи выходят из аркад галереи и снова раскрывают свои большие чёрные зонты, чтобы спрятаться под ними от паляших солнечных лучей. Теперь пройти вдоль лотков совсем нетрудно. Ким шагает уверенным шагом, сжимая в одной руке бумажку с аккуратно записанным адресом посредника, в другой – прямоугольную сумочку, вышитую золотистым бисером и набитую так плотно, как будто там песок… Нет, последнее замечание относится вовсе не к сумочке, довольно плоской, ибо Ким удерживает её двумя пальцами, без малейшего колебания поднимаясь по узкой деревянной лестнице, быстро двигаясь вверх ровным, свободным, уверенным шагом. Остановившись на втором этаже, она стучит в среднюю дверь, то есть в дверь напротив лестницы. Китаец лет сорока, одетый по-европейски, немедленно открывает дверь. «Господин Чан?» – спрашивает Ким по-английски. Ни один мускул не дрогнул на неподвижном лице китайца. «Да, это я», – отвечает он. «Я пришла относительно продажи», – говорит Ким.
– Я ничего не продаю, – отвечает господин Чан.
Служанка удивлена. Сколько труда ей это стоило, и всё напрасно.
– Но, – говорит она, – почему?
– Потому что мне нечего продавать.
– Нечего продавать сегодня? – спрашивает служанка.
– Ни сегодня, ни завтра, – говорит господин Чан.
Служанка объясняет: «Меня прислала госпожа Эва».
– Весьма сожалею, – отвечает господин Чан. – Мне нечего продать госпоже Эве.
Что случилось? Девушка-евроазиатка не знает, что и думать. Должно быть, это не тот господин Чан. Маленький тщедушный человечек, которого она видит перед собой, за всё время разговора не произнёс ни одного приветливого слова, ни разу не улыбнулся. С каменным выражением лица стоит он неподвижно в дверях, не сделав ни одного движения, не переменив позы, глаза его бесстрастно устремлены на непрошенную гостью (снизу вверх, поскольку девушка выше его), давая понять, что дальше он её не впустит. Но девушка не отступает:
– Вы знаете госпожу Эву?
– Не имею чести.
– Значит произошла ошибка… Извините… Я искала господина Чана.
– Это я, – говорит господин Чан.
– Но вы ничего не продаёте.
– Нет, – говорит господин Чан, – мы проводим экспертизу.
– Вы не знаете, есть ли в этом доме другой человек по имени Чан?
– Несомненно есть, – отвечает господин Чан. И захлопывает дверь перед Ким, которая некоторое время стоит на тёмной площадке, не зная, что ей делать. Ещё раз смотрит на квадратный листок бумаги, который по-прежнему крепко сжимает в руке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41