Тогда у нее, у этой пигалицы, появится голос – да еще какой! – а теперь онемела, как рыба. И с чего она так пялится на фонтан!
У Эржи была какая-то книжонка, и в ней вся как есть история этой прачки. Хорошо хоть повезло ей под конец, даром что умерла: явился гусар, швырнул в воду розу, а из нее выросла девчонка-прачка, и стала она во сто крат красивее, чем была до смерти. Эх, подойти бы к колодцу да бросить туда какой-нибудь цветок. Вдруг один за другим оттуда появятся те, что ходили к нему за водой и померли. И лезет же в голову всякая дурь! Он даже трубку не решается выбить, чтобы не напугать эту утку: возится с водой, будто она одна в целом свете.
Нет не одна, совсем не одна. Ишь как встрепенулась. Луна на миг осветила ее лицо: девочка присела на корточки и прижалась к бассейну. Идут трое – двое мужчин и женщина. Женщина, сразу видать, финтифлюшка: плечи открыла, а сама прямо извертелась вся. Вообще для чего тебе платье, раз так любишь показывать свой тощий хребет? Кто слева идет – не разглядишь, все к бабенке физиономию поворачивает; на нем рубашка с короткими рукавами, сам белесый. Очень, видно, нравятся друг другу, идут, сцепив мизинцы. А вон тот, другой, который идет по правую руку женщины… механик Карчи Шереш. Как они оказались в одной компании? У Карчи всегда что-то недоброе в глазах, черт знает, чем он занимался до того, как попал в их район. В машинах он, правда, неплохо разбирается и мотор понимает. Что, бишь, рассказывала Добозиха об этом Шереше? Несла какую-то чепуху. Он уж и запамятовал, что именно. Добозиха только и делает, что языком чешет, как сорока, сплетни с одного места на другое переносит. Она первая начала молоть, что Хидаи по субботам ужинает у Лембергеров. И об этом Шереше натрепала столько, что все в голове перемешалось, одно помнится: все худое говорила. Кого же из них напугался ребенок-то? Чья она, девчонка? Наверняка не Шереша, у него нет жены. Скорее всего, той парочки, если они муж и жена. Вот троица поравнялась с фонтаном, в руке у вертушки какой-то цветок – кажется, гвоздика. Так и есть, красная гвоздика. И чего она теребит бедный цветок, неужели воображает, что ему это нравится? А теперь вовсе выбросила. Для чего, спрашивается, срывать цветок, если в грязь его втоптать собираешься?
Шереш говорит, что он дальше идти не желает. Завтра им уже встретиться не удастся, но в понедельник пусть учтут: не должно быть ни минуты опоздания – он и родную мать не станет дожидаться. Да, он, Понграц, не пожелал бы иметь с этим типом что-нибудь общее. Ну да ладно, каждый встречает понедельник своими делами и заботами. У него – свое и у Андраша Киша – свое, не забыл бы про музей за хлопотами.
Девочка притаилась за фонтаном, как мышонок. Уж теперь ясно, почему: та краля тоже вошла в девятый номер. Она с мужиками по ночам шляется, а ребенок тут бродит один-одинешенек. Шереш исчез. Долговязый постоял еще с минуту у ворот и тоже пошел в сторону улицы Катона. Теперь и девчонка поднялась. Руки в бассейн опустила и шлепает себя по лицу. Умывается. Чего там мыть-то, мордашка вроде не чумазая. Скорее всего наревелась, когда на корточках сидела, вот и моется. Поплескалась, подняла передничек, вытерла лицо и уставилась на деву, что стирает. Видно, обе сиротинки. Вздохнула и пошла. Под ногами гравий поскрипывает, даром что сандалии не на деревянной подошве, как в войну носили, а на резине. Босоножки белые, вроде тех, что были у Эржи.
Скрипнула парадная дверь. Что Секей человек точный – святая истина. Подметать вот не любит, нечего греха таить, но опаздывать не в его правилах. Ему, Понграцу, пожалуй, и не нужна уже помощь Секея, разве только когда будет спускаться по лестнице. Все же проветриться было очень кстати. Ох и не любит он наклоняться – поясница на старости лет плохо гнется. Ишь ты, в пыль красавицу гвоздику втоптала. Разве может быть у такой сердце?
Секей недоуменно смотрел на Понграца: чего это старик на земле отыскивает?
Если бы стебель был подлиннее, Понграц забрал бы цветок домой. У него в квартире холодно, может еще прожил бы немного. Не оставлять же его в уличной пыли. Старый Пишта подумал и бросил цветок в ручей, где стирала девушка. "Поживи малость", – прошептал он и медленно заковылял домой.

15
Раньше воскресные дни были удивительно радостными.
Бывало, неделя только начнется, а дома у Жофики уже говорят о том, куда бы поехать в воскресенье. Если папа не дежурил, они обязательно проводили этот день за городом. Особенно хорошо было обедать прямо на травке, безо всякого стола. И мама тогда не писала. Они не всегда выезжали втроем, иногда к ним присоединялась еще Марианна С родителями и дядя Балаж, который вез их в машине. Но и с ними воскресные дни были необыкновенно интересны, они казались длинными-предлинными. Жофика обычно не замечала, какие дни – длинные или короткие, а у воскресенья было утро, полдень, вечер и даже ночь. Если они ездили далеко-далеко, как хорошо было вздремнуть в поезде на плече у папы. По пути от вокзала к дому сверкали огни, раздавались пугающие крики пьяных, а иногда, зловеще завывая, мимо проносилась карета скорой помощи или пожарные машины.
Такие прогулки начинались весной и заканчивались лишь с наступлением холодов. Летние воскресенья пахли фруктами и травой. Ветер так и рвал блузку, когда Жофи забиралась на гору. Блузка надувалась, словно у Жофики была грудь, как у взрослых тетенек. На загорелых руках блестели светлые волоски.
Теперь, конечно, тех воскресных дней не стало. Папы больше нет, поэтому мама и сегодня, в воскресенье, занимается тем же, чем в обычные дни: сначала убрала квартиру, потом завесила окна и в полумраке села к столу читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94