Тогда Таки вынула свой хлеб с зеленым перцем и начала жевать.
– Я тебе покажу, какие деньги были при Роберте Карле, – раздался голос дяди Калмана.
Ага, кажется, замолчала. Он зашел в хранилище и открыл одну из коробок. Хорошо бы еще раз повидать Марианну. Неужели она вернулась и Жофи послали сообщить ему об этом? Конечно, Марианну мать не пустила. Марианна – это приманка: хочешь увидеть ее – иди домой. Пусть теперь подождет его. Еще хорошо, что не так много времени. Сейчас окончит с Жофи и спокойно дойдет. Весь сегодняшний день похож на дурной сон. Как назло, на его долю выпало дежурство по этажу, поэтому он никак не мог отбояриться от гостей.
Калман вынул из футляра золотую монету и протянул ее через порог Жофи. Видно, нравится ей, вертит в руках, даже понюхала и к щеке прижимает.
– Покажите мне еще одну!
Ладно, уж так и быть, еще одну – и представление окончено. Все-таки она славная девочка, никогда не шалит, не делает глупостей.
Хорошо, пусть посмотрит на монету эпохи короля Матяша. Калман отошел в глубь хранилища. Какая же это богатая коллекция! И сколько труда вложил он, Калман, в этот музей. Больше ему уже не придется здесь работать. А жаль! Очень жаль!
Через приоткрытую дверь он увидел Жофи.
В одной руке она держала монету, другой касалась края двери.
– Отодвинься, нельзя подходить так близко!
Калмана опять удивило выражение ее глаз. Как будто на него смотрит не Жофика, а чужой человек. Он хотел предостеречь ее, крикнуть, и вдруг ладони его стали влажными. О нет, он не смог бы выразить, какое чувство охватило его внезапно: это был страх, неосознанный и щемящий, какой охватывал его лишь в далеком детстве. Стены в хранилище были желты от электрического освещения, а за дверями светило солнце, пробивающееся в окно сквозь листву. В этом зеленом сиянии стояла новая Жофи. Калману казалось, что он видит страшный сон. Хотелось закричать, чтобы нарушить это колдовство, но он не в силах был крикнуть да и не успел бы, так как рука Жофики дернулась и дверь бесшумно закрылась. Он стоял в сверкающей раскаленной нише. Над головой его светила пятисотсвечовая лампа, а в руке блестела монета времен короля Матяша.
"Что за человек этот Халлер, – рассуждал внизу швейцар, – то спешил и боялся задержаться на минуту, а теперь совсем не торопится. Может, через девочку передали ему что-нибудь, и он послал ее вперед со своим портфелем? Проститься ей, конечно, и в голову не приходит: для чего прощаться? В школе их чему угодно учат, кроме вежливости. Все школьники невоспитанные, не боятся ни бога, ни черта, на уме одни шалости. Вон как глаза вылупила. Интересно, с чем ее прислали сюда? По всему видать – что-то необычное: только за дверь, и стрелой понеслась. По сторонам не смотрит, летит – как угорелая, чуть под машину не угодила.
А Халлера все нет и нет. Наверное, директор малость отчитал. И правильно: половина третьего, а он, нате вам, спускается по лестнице. Хорошо, не успел разминуться с болгарами. Так ему и надо, у него есть и так два дня в неделю свободных. Дежурство выпадает раз в году, остальное время он сидит себе там наверху да только и знает, что монетки разглядывает. Приходит, когда ему угодно; кто там будет проверять, на раскопки он выехал или нет. Иногда по три дня не является, его ищут, обрывают все телефоны. В крепости отвечают: "Он еще не пришел" или "он уже ушел". Пусть теперь поработает. Не удалось удрать в полтретьего из-за иностранцев, вот, видно, и опоздал, куда собирался. Девчонка наверняка по этому поводу и прибегала. Ничего, пусть посидит до пяти часов, до конца рабочего дня.
Да, он определенно решил сегодня переработать. Сейчас больше пяти, уже четверть шестого, а он все еще сидит у себя и любуется монетами. В шесть его все равно попросят отсюда. В шесть музей закрывается.
Ух, какая жара! Тут совсем раскиснешь. Конечно, неплохо бы сейчас очутиться где-нибудь за городом, на берегу Дуная. У этого Халлера губа не дура. Остается пробежать газету – и рабочему времени конец. Умыться бы где, очень уж душно!
Было уже больше половины шестого, когда зазвонил внутренний телефон. Говорил Ревес. Он просил подняться наверх и притом немедленно. Дурной этот Ревес, что ли? Подъезд-то как он оставит, пока будет ходить взад-вперед? Есть ли еще кто-нибудь в здании? Ну конечно же! Тот футболист, который сегодня днем разыскивал Ревеса. Уж не разбойник ли он какой? А Ревес сидит совсем один у входа в зал "Б".
Из сада шел второй сторож музея. Поставив его вместо себя, швейцар побежал наверх. Но Ревеса в выставочном зале не оказалось. Швейцар нашел его в коридоре перед дверями Калмана Халлера. Рядом с ним торчал странный посетитель. Ревес стал махать швейцару, чтобы тот поспешил. Как будто он и так не спешит! Да у него язык уже на плече, разве можно быстрее бегать в такую адскую жару? Но что это за стук?

17
Куль-шапка заступил в понедельник в семь часов утра, а в три уже был свободен. Против обыкновения, на работу он явился в выходном костюме. Спецовка, завернутая в бумагу, оказалась у него под мышкой, и он надел ее уже в умывальной спортивного зала. После работы Куль-шапка тщательно умылся и снова переоделся. Свои вещи он оставил в швейцарской, у Секея, до завтра, потому что теперь ему некогда. Не в кино ли он собрался? – поинтересовался Секей. Или, может быть, билет на матч есть? Куль-шапка покачал головой. Ни черта у него нету, просто он должен уладить одно дело, и ему неохота идти туда в своей замазанной мелом одежде. В выходном костюме он будет выглядеть куда солиднее.
Секей пробормотал, что его просил зайти старый Понграц, но Куль-шапка велел передать – мол, пусть потерпит, он идет по его же делу, завтра он обо всем расскажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94