– Я не стану много говорить, Михаэль. Буду краток.

Оглядывает вокзальную толпу.

– Мой отец был солдатом. Он погиб под Сталинградом, и я никогда его не видел, но знаю, что сражался он против солдат, а не против мирных граждан, и с этой мыслью я могу жить спокойно. Шла война. И эта мысль меня успокаивает. Аскан служил в SS. В Waffen SS, но все равно в SS, и он воевал на востоке. Это кое о чем говорит. Мне. О том, что всегда есть повод сомневаться. О том, что ты прав.

Миха молчит. Сам сказал.

Миха смотрит на отца, как он качает головой. Откашлявшись, фати продолжает.

– Я знал Аскана много лет, десять лет. Я любил его, я люблю твою мать, а она его сильно любила. В душе, понимаешь, я не могу поверить в то, что он был способен убивать. В бою – само собой, но не так, как ты думаешь. Не расстреливал безвинных.
– Гиммлер говорил, что это как в б ою. Война против евреев.
– Михаэль. Дай мне договорить.

Миха кивает. Ему совестно. Он терпеливо ждет, пока отец подберет слова.

– И все же сдается мне, что он был на такое неспособен. Но повод для сомнений всегда есть.

Миха, чтобы не смущать взглядом отца, отводит глаза и смотрит в чашку.

– Я не говорил о своих сомнениях твоей матери – и никогда не скажу. А тебе сейчас это говорю, чтобы кое-что объяснить. Пусть это закончится на нашем поколении. Ясно? Бернт, твой дядя, родился уже после войны. Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы это коснулось тебя и Луизы. Аскан вас обоих любил. Я хочу, чтобы у вас от него осталась только его любовь.

Берет портфель и пальто. Миха не может себя заставить взглянуть на отца, поэтому не знает, смотрит ли тот на него.

Мина права. Я н атворил сам не знаю что.

Белоруссия, лето 1998-го

Миха снова здесь, и чувствует себя неловко; он этого не ожидал. Когда он в прошлый раз видел Елену Колесник, он плакал у нее на пороге, а она вынесла водки и настаивала, чтобы он ушел.

Сегодня она приготовила еду, испекла чудесный сытный хлеб. Пока она накрывает на стол, Миха рассматривает фотографии на подоконнике. На одной из них сняты Колесник с женой – в то время, когда они были моложе, средних лет. На обоих – пальто, застегнутые от холода на все пуговицы. Стоят, втянув головы в плечи, на засыпанных снегом каменных ступенях. Держат друг друга за руки, руки в варежках, Елена прижимает к груди букетик цветов. Оба смотрят не на камеру, а в землю. Оба улыбаются, но явно смущены. Когда Миха отрывает взгляд от снимка, в дверях стоит Колесник.

– Это вы, на фотографии?
– Да. В день нашей свадьбы. Мы были далеко не молоды, когда поженились, видите?
– Но и не стары.
– Да ладно уж, чего там, конечно, стары. Нам повезло, что мы друг друга нашли.

Старик улыбается. Жена тоже улыбается, когда он пересказывает ей разговор. Говорит ему что-то, глядя на Миху.

– Елена говорит, что это единственная фотография, где мы вместе. И это правда.

Она снова обращается к мужу, и тот кивает.

– Мы знакомы всю жизнь, и всего одна фотография.
– Пожалуйста, скажите вашей жене, что перед отъездом я вас сфотографирую. И пришлю ей из Германии снимок.

Колесник переводит его слова, и Елена, покраснев, радостно кивает. Миха тоже обрадован.

За едой он рассматривает Колесника. Руки у того большие и тяжелые. Мощные кости, грубая кожа; скрюченные пальцы с выступающими костяшками, широкие плоские ногти. Они, эти руки, медленно движутся от тарелки ко рту, тяжело лежат на столе, когда он жует. Взглянув ему в лицо, Миха отводит глаза. Старик тоже на него смотрит: наблюдает за тем, как он наблюдает.

После еды Миха и Колесник пьют на кухне водку. Старик смотрит, как Миха достает магнитофон, вставляет батарейки, настраивает качество записи. Миха писал ему об этом, объяснял, что хочет записать разговор, но понимает, что сегодня Колесник к этому не готов. Черт! Ну не в первый же день!

– Может, для начала просто поговорим, привыкнем? А магнитофон будет включен?
– Да. Хорошая идея, хорошая.

Миха останавливает пленку, немного перематывает обратно и нажимает «пуск». Колесникова «хорошая идея» – металлическая, но отчетливая – с шипением врывается в комнату. Старик смеется, но отводит глаза. Он напуган звуком собственного голоса.

Они сидят в кухне среди кастрюль, сковородок, тарелок, а кассета крутится, записывая тишину. На загнетке сидит новенькая буханка хлеба, в коробке насыпан лук. Каждая вещь на своем месте: у дверей стоят сапоги, на полке, крашеной под цвет стен, – кожаные рукавицы. Елена Колесник хлопочет по хозяйству: то выйдет в сад, то в дом вернется – не обращая на Миху и работающий магнитофон никакого внимания, будто бы их вовсе нет.

– Мы будем соблюдать наш уговор.
– Да.

Миха отвечает, хотя это был не вопрос. Колесник кивает. От уголков его глаз разбегаются морщинки – не то улыбка, не то усмешка. Миха понимает: это предупреждение. Старик проводит для них обоих строгую черту.

Перед сном Миха ставит аккумуляторы на подзарядку, в ночной черноте горит красный огонек. Не забыть перед отъездом доплатить Андрею за электричество.

* * *

– Расскажите о том, что здесь происходило. Когда здесь были немцы.

Колесник хмурится, слегка вздергивает голову.

– Много всякого происходило.

Михе кажется, что старик над ним насмехается.

– Да. Я знаю. Но расскажите, пожалуйста, что они здесь делали.

И тут же на краткий миг зажмуривается. Известно, что они делали: убивали. Собственная просьба кажется ему наивной. Еще более наивной, Миха знает, окажется она вечером, когда он будет прослушивать запись.

– Может, начать с того момента, когда немцы впервые появились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81