Такое же смутное томление, как что-то исконно родное, охватило его в ночь их первой встречи. Когда он встретился с ней вновь, привороженный забытым воспоминанием, это, в сущности, тоскливое чувство обострилось настолько, что их отношения стали еще глубже и безысходней. Ныне томящее, незапамятное воспоминание и тоска вобрали в себя самые разнообразные чувства. Страх, стыд, тревога, ожидание, тяжесть, робость, доверие, обида, недоумение, чувство вины, самодовольство, озноб… Все это сплелось воедино и растворилось в его крови.
– Когда ты так делаешь, качка в удовольствие. Тебе не кажется, что мы сами перевоплотились в корабль? Море – странная вещь. Точно какое-то давнее воспоминание…
Море – женщина, корабль – тоже женщина. В таком случае морская болезнь – это что-то вроде опьянения женщиной. Чем больше растрачиваешь сил, чем крепче задумываешься, тем глубже вникаешь. Обессилев, задыхаясь от неотвязно-томящего чувства, жаждешь забыться. Тогда и корабельная качка уже не гнетет.
– Мицуру, не дразни, давай же, входи!
Рука Аои потянулась к его паху. Она теребила чувствилище податливого члена. Ей нравилось, как он крепнет у нее в ладони.
Тело Аои уклончиво, выскальзывает из рук. Будто патока, мягкое, растекается, как вдруг напрягшиеся мышцы сжали Мицуру. Она сделала глубокий вдох, Мицуру отпрянул, она выдохнула, и ее плоть, точно разжижаясь, обволокла Мицуру. Судно погружается между волн, Мицуру погружается в Аои, судно поднимается на гребне волны, он плывет по-над Аои.
– Даже если корабль утонет, я выплыву, так что не волнуйся. Ты ухватишься за меня, – говорит она.
– Да, я ухвачусь за тебя, чтоб тебя не унесло. Длятся объятия. Запахи тел смешались. На воих стали общими пот и кровь, греющие единую плоть.
Каждое утро разносили судовую газету с программой мероприятий на предстоящий день и новостями с берега. Убийства и коррупция, встречи на высшем уровне и избирательные кампании, экономическая помощь и валютный курс. Все новости ныне проходили мимо Мицуру. Там, куда его занесло, можно позволить себе не интересоваться происходящим на суше. Аои также не проявляла любопытства к новостям. Как, впрочем, и раньше, находясь на берегу. Даже если случалось какое-нибудь жестокое преступление, она бросала равнодушно:
– Бывают же горячие парни!
Когда где-то в Японии случалось стихийное бедствие:
– Погода капризничает, ничего не поделаешь, надо смириться.
За границей произошел переворот или началась война:
– Бедняжки! Когда же это кончится!
Мицуру оставалось только недоумевать, откуда она смотрит на вещи. Где она – в глубокой древности или в далеком будущем? Или вообще не видит дальше вытянутой руки?… Так же как и ее тело, глаза ее были ускользающими. Кажется, ей совершенно безразлично, где она и когда. Более того, все вокруг нее тоже оказывалось вне пространства, нигде, крутясь в безумном вихре сорвавшегося с петель времени. Их отношения, едва начавшись, стали роковыми, мучительными узами. Он достаточно долго прожил с Мисудзу, но время, проведенное с Аои, казалось удивительно протяженным.
– Мицуру, тебе полегчало?
– Да, получше. Это потому, что я перестал думать. Может, выйти на свежий воздух? Неподвижность угнетает.
Выйдя из каюты, они сели в лифт и поднялись на самую верхнюю, залитую солнцем палубу на восьмом этаже. Громкоговоритель призывал пассажиров принять участие в учениях на случай бедствия, но они оставили призыв без внимания, уселись на скамейку, с которой открывался вид на корму, и некоторое время следили за полетом чаек. Интересно, как долго птицы следуют за «Мироку-мару»? Образовав сводный отряд, они колышутся то по правому, то по левому борту, залетают немного вперед, иногда, не прерывая полета, отстают ради забавы. Когда из камбуза через боковой люк выбрасывают отходы, вся ватага стремительно снижается – клюют качающиеся на волнах объедки, вырывают друг у друга в полете.
– Чайки похожи на бездомных бродяг, – сказал Мицуру.
– Бродяги не дерутся за объедки, – возразила Аои с неожиданной обидой в голосе. – Они делят все поровну. Они великодушны.
– Откуда ты знаешь?
– Отец был бродягой. А его дочь стала сомнамбулой.
Мицуру принял ее слова за шутку и посмотрел на нее с улыбкой, но она только зевнула.
– Ты, Мицуру, не годишься в бродяги. Тебе не хватает великодушия.
– Ну уж! – сказал Мицуру, беря Аои за руку. – Я готов на все. Если хочешь, стану бездомным скитальцем.
Она сжала его руку, поднесла ко рту и обдала жарким дыханием. Засмеялась.
Утрать она возможность возвращаться в действительность, ей пришлось бы всю жизнь бродить но неведомым тропам бесприютной странницей. Рискованное хождение по канату, но у нее удивительное чувство равновесия. Аои постоянно курсирует между сном и явью, но ни разу не заблудилась. Она и придя в себя, наяву, сохраняет невозмутимость. Какой бы стыд ни претерпела во сне, она ни о чем не сожалеет и ни в чем себя не винит.
О чем бы она ни говорила, невозможно провести границу, где правда, а где вранье. Мицуру не раз пытался докопаться до ее прошлого, но так, в сущности, ничего и не узнал. Всякий раз она отвечала по-новому. И ответ был неизменно уклончив.
«Я как девочка, по ночам торгующая спичками».
«Меня несет течением. Я русалка. Женщина, которой только и остается, что ждать, когда ее выловят, освежуют и съедят».
«Я не ведаю, откуда пришла, куда иду. Лучше не знать».
«Я кое-как перебивалась, живя чужой милостью, работая, скитаясь. Мне везет».
Мицуру незаметно для себя привык постоянно пребывать в тумане. Его слов Аои не понимала. Когда он пускался в рассуждения, она говорила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92