А, Микаинайт?
– Да что ты, человек – существо совершенной формы. Я тебе завидую. Можешь сексом заниматься, детей делать, жратву вкусную лопать…
– Дурак ты. Знаешь, как притяжение давит? А-а, надоело мне всё.
– Ничего не поделаешь. Опять начнешь всё с начала?
– Когда ничего не клеится, только сном можно привести себя в чувство.
Таким образом, я кое-как пешком протопал два километра до мотеля, использовав энергию из запасного бака. Мотель под названием «Запретный город» оказался заброшенным. Проклятье, на что мне сдался заброшенный мотель. Постепенно я начинал превращаться в волка. Если не направить свою злость вовне, то могу и себя покалечить. И тут вижу – как на заказ валяется на земле кусок бетона, килограмм на десять. Чтобы освободиться от переполнявшей меня энергии, я поднял его и швырнул в окно, забитое досками. Доски разлетелись, стекло разбилось вдребезги. Я просунул руку в окно, открыл замок и вторгся в «Запретный город». Все номера были открыты. Кровать с водяным матрасом, рекомендованная Микаинайтом, находилась в 205-м номере, но матрас прохудился и из водяного превратился в водный. В 209-м номере я обнаружил вращающуюся кровать, которая не вращалась. Она была не очень пыльной, и я решил поспать на ней. В номере была ванна и туалет, но воды не было. Пол во многих местах вздулся, пятна на потолке очертанием напоминали Австралию.
Я запер дверь изнутри и лег на кровать. Закрыл глаза и очутился в полевом госпитале на линии фронта. Солдат, мучающийся головной болью, во сне обнимает медсестру. Я зевнул, выдохнул, а на вздохе уже погрузился в сон.
Я лежу на боку, привязанный к платформе грузового поезда, точно бревно. Поезд движется, мне видна только правая сторона. Направляясь к городу, поезд минует леса, туннели, поселки. Число провожающих все увеличивается. Брюк на мне нет. Трусы трепещутся на ветру, открывая то, что под ними. При этом на мне почему-то надеты носки. Практически я выставлен на всеобщее обозрение. Эй, поезд! Прибавь оборотов! – молю я изо всех сил. Он же, как назло, неизвестно зачем, останавливается на вокзале.
Ко мне подбегают дети.
Hey you brats. Leave me alone.
Что ни говори этим жестоким тварям, не понимают. Я пытаюсь перейти на японский, но у меня не получается. Один умник достает линейку из ранца и начинает шебуршить ею у меня в трусах.
Fuckin, stop it!
Другой прикрепляет к краю моих трусов зажим для бумаг. К нему привязана веревка. Поезд трогается, трусы начинают съезжать. И вот я в одних носках с голым задом.
Поезд трясет на стыках рельс, и мой пенис постепенно твердеет. Наконец поезд въезжает в город. Машинист хочет сделать из меня посмешище. Он нарочно останавливается у платформы, где полно людей, ожидающих электричку. В одно мгновение вокруг меня собирается толпа. Бесстыжие, стоят и пялятся. Ничего не остается делать, как прикинуться мертвецом. Точь-в-точь как голый труп в нижней части картины Делакруа «Свобода на баррикадах». Но разве бывают трупы с эрегированным членом?
Ко мне подбегает патологически жирная тетка, тяжело дыша, задирает юбку и стаскивает с себя колготки. Начинается секс. А точнее – онанизм с использованием моего пениса. Образуется очередь из домохозяек с покупками, сотрудниц офисов, студенток университета – все мечтают о том же, что и толстуха. Я смотрю на их лица, и мне делается плохо. Их мышцы расслаблены, как у мертвецов.
В этот момент я почувствовал сильное щекотание между ягодицами. За моей спиной образовалась очередь из мужиков со спущенными штанами. Невыносимо. Если у них нет никакого стыда, то и мне незачем съеживаться от смущения. Я перестал корчить из себя труп. И заорал:
– Go to hell!
Поезд пришел в движение. Где он остановится дальше, мне неизвестно. Лучше бы в таком месте, где понимают мой язык.
Тут вернулся Микаинайт, и я проснулся. Сонное состояние еще не покинуло меня, отдаваясь тяжестью в спине и пояснице.
– Микаинайт, сегодня опять кошмар.
– Похоже на то. Лицо у тебя изможденное.
– Я хотел проснуться, когда ко мне подвалила толстуха. Но все-таки хорошо, что я досмотрел до того момента, когда избавился от стыда.
– Какой увлекательный сон, Мэтью. Вспоминаются те деньки, когда мы только-только приехали с тобой в Токио.
– Я что-то такого позора не припомню.
– Да то же самое было. Токио поимел тебя. Может, поспишь еще, другой сон посмотришь?
Я бросил взгляд на часы. Было уже три пополудни. Нет смысла оставаться здесь надолго. Поесть нечего, кроме того, меня беспокоил лай, доносящийся издалека. Лаяла явно крупная собака. Часто в заброшенных гостиницах держат злых собак для охраны. Чтобы бомжи не вселялись.
Я быстренько собрал вещи, накинул на себя одежду и вышел из комнаты. Примерно к третьей неделе моей жизни в Токио я исчерпал все способы зарабатывания денег, и мне пришлось три дня ночевать под открытым небом. У собак нюх на бездомных. Только бродячие собаки любят бомжей. Собаки, у которых есть хозяева, преисполнены гордости от того, что являются достойными членами общества. Микаинайт, на третий день бездомной жизни меня так ужасно облаяли: страшно было пройти мимо собаки.
Ухожу из своего пристанища, собачий лай становится все громче, пронзительней. Без всяких сомнений, так лают, учуяв непрошеного гостя. Проклятье, засада со всех сторон. Я взял коляску в руки, чтобы не шуметь, побежал мелкими шажками, а потом опустил ее на землю и припустил, что есть мочи. К счастью, конфигурация здания облегчала мне бегство.
– Мэтью, ну точно, как первое время в Токио.
– Отстань. Сил никаких нет. Скорее хочу вернуться домой. Ни с кем не встречаться. Ни с кем не разговаривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98