Аплодисменты быстро стихли, Ферт удовлетворенно сверкнул очками.
– Как много вас, любезные сограждане! – сказал он громко. Голос у кандидата наук был сытый, задушевный. – Не знаю, как нам и быть! Мы не ожидали такого наплыва…
К Антону вернулась способность судить об окружающем здраво. Тем более, он снова слышал нечто родное, давным-давно надоевшее. «Нашел дураков! Не ожидали…Вам чем больше, тем лучше. Примитивный блеф для домохозяек…» Ферт озабоченно потер руки:
– Впрочем, дело не терпит, давайте начнем. Все вы пришли сюда потому, что каждого из вас что-то в вашей жизни не устраивает. Имея некоторый опыт, я скажу с уверенностью, что в подавляющем большинстве случаев виновата тяжелая финансовая ситуация. И потому, – Ферт слегка наклонился вперед и значительно поднял палец, – я сразу объявляю, что наша организация в состоянии обеспечить вам прожиточный минимум. Причем не тот, который принято считать официальным…Кроме того, чтобы развеять неизбежные подозрения, отмечу особо, что никаких вступительных взносов у вас не попросят.
Белогорский сидел, навострив уши. Он ничего не понимал. Мошенничество было налицо, но раньше он ни разу не слышал, чтобы проходимцы столь прямо и откровенно отказывались от поборов. Где же зарыта собака? Без собаки не бывает, изъятие денег у безработных баранов является основой существования всякого общества, которое позволяет себе ежедневные «открытые двери». Неужели он ошибся? Неужели – не пирамида? Нет, невозможно. Антон огляделся; на лицах соседей было написано такое же, как у него, недоверие. А также – помимо недоверия – другие чувства: раздражение из-за того, что в кои веки раз их вынуждают чуточку подумать, а не спать, полуживая надежда вытянуть счастливый билет и тяжкая мука по причине самого мыслительного процесса – непривычного и нежелательного.
Ферт, повидавший виды, читал их мысли легко и свободно.
– Это не сказки и не обман, почтенные сограждане. Кое-какими средствами мы располагаем – не скажу, что уж слишком большими, но все же, все же… Во-первых, у нас есть щедрые спонсоры из тех магнатов и нуворишей, которые нам сочувствуют. Вот, например, – и Ферт неожиданно заворковал по-иностранному. То ли по-английски, то ли по-французски, а в целом – весьма невразумительно, он перечислил с десяток компаний и фирм. Аудитория вновь насторожилась; кандидат наук поспешно перешел ко второму пункту. – Во-вторых, – сказал Ферт, – мы зарабатываем деньги сами. Вам хорошо известно, что только в мышеловках встречается бесплатный сыр, а потому спешу вас заверить – ничто не свалится на вас за просто так, с неба, и поработать придется. Я говорю о конкретной, общественно полезной работе.
– Че делать-то надо? – крикнул кто-то пьяненьким голосом с заднего ряда.
– Вам, боюсь, ничего, – осадил его Ферт. – Конкретно вы мне показались в этом зале посторонним, и я прошу вас удалиться.
Зал накрыла тишина. Никто не двинулся с места. Ферт, немного выждав, укоризненно нахмурился и посмотрел на одного из распорядителей. Двое в гимнастерках поспешили в конец зала, склонились над чем-то в третьем от стенки кресле и очень тихо произнесли несколько фраз. Расхристанная фигура, выбравшись из кресла, проследовала, тиская мятую шапку, нетвердой походкой к выходу.
– Прошу прощения, – извинился Ферт и продолжил: – Итак, мы остановились на предмете нашей активности. Возможно, кто-то решит, что в чисто деловой беседе я допускаю излишний пафос, но пафоса требует тема. Я говорю о самой жизни – именно жизнь есть предмет нашего поклонения и нашего служения. Вы спросите, как это может выглядеть на деле? Но ответ пугающе прост: мы боремся за жизнь всюду, где в этом возникает необходимость. Хосписы, больницы, профилактории, диспансеры, суды – короче говоря, множество учреждений, от деятельности которых зависит так или иначе человеческая жизнь, находится под нашей опекой. Не остаются без внимания одинокие пенсионеры, ветераны и инвалиды. Всюду, где только возможно, мы боремся за жизнь. Это тяжелый труд, и он, конечно, должен быть оплачен. Несколько лет тому назад был учрежден специальный фонд, на средства которого, в основном, и ведется наша деятельность. Мы остро нуждаемся в помощниках – а откуда же их взять, как не из многочисленной армии безработных? людей, которые не понаслышке знают, почем фунт лиха?
Против слов Ферта трудно было что-либо возразить. Антон Белогорский, к примеру, с возражениями не нашелся. Ферт между тем счел нужным доказать прописные истины. Он подошел к краю сцены, сел на корточки, начал наугад тыкать пальцем в зал и требовать от зрителей сведений об их заработках. Еще он спрашивал у гостей, приносит ли им их работа – если, конечно, она у них еще осталась – чувство морального удовлетворения. Большинство, как и следовало ждать, ни тем, ни другим не могло похвастаться. Тогда кандидат наук, как бы неожиданно пресытившись, выпрямился; дружеская улыбка на холеном лице сменилась улыбкой торжествующей. Ферт щелкнул пальцами, снова грянул послушный марш, а на сцену тем временем гуськом потянулись аккуратные, подтянутые сотрудники «УЖАСа». Всего их набралось двенадцать; Ферт, изнемогая от предвкушения триумфа, воскликнул:
– Расскажите, дорогие коллеги! Расскажите кратенько, что и как изменилось в вашей жизни после вступления в наши ряды!
Вперед шагнул белобрысый молодой мужчина лет двадцати шести – двадцати восьми. Ростом он был с Антона, лицо покрывали следы былых сражений с гормональными чирьями.
– Моя фамилия – Коквин, – звонким голосом обрадовал он зал. – Вот уже четыре с половиной месяца, как я в «УЖАСе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24