Сейчас начнут ломиться, стучать, мешать, - он кивнул на дверь. Сразу и застучали; ассистент выглянул в коридор и сердито закричал на кого-то.
- Дурачки подтягиваются, - Протокопов ревматически вздохнул.
Из кресла захрипел невидимый от чайного столика Петр Клутыч.
- Илья Муромец пошел, - предположил Балансиров и отхлебнул от сладкого зайчика.
- Пока еще не пошел. Это его личное "я" откололось. И знакомится со скорбным положением дел.
- Не помрет? - на всякий случай спросил капитан.
- Да господь с вами, - Протокопов тоже налил себе чаю, отхлебнул. - Во всяком случае, не сейчас. Будет жить, если не повесится со стыда.
А Петр Клутыч смотрел передачу и впитывал информацию, от которой у него перехватывало дыхание. Сначала ему показалось, что кто-то содрал его лицо, как будто это был паричок: совершенно не больно; лицо снялось и скомкалось, словно зеленоватая маска из толстой резины. Потом невидимый распорядитель подсунул пальцы под затылочный бугор, неощутимо подвел их к орбитам и мягко вытолкнул глаза. Петр Клутыч вылетел из тела, как из демисезонного пальто, и раздвоился. Одна часть страдала, другая бесстрастно следила. Этой другой части было глубоко наплевать на все на свете и на себя - в первую очередь. Ей ничто не угрожало. Телекартинки сменяли друг друга: с одной стороны, это было похоже на стремительный калейдоскоп; с другой, если принять во внимание эффект, который мельтешение оказывало на пассивную и страдательную часть Петра Клутыча, процедура напоминала пулеметный обстрел. Скорость не позволяла запомнить увиденное, и все нарастала, пока абстрактные рисунки не слились и не сделались вспышками. Петр Клутыч не умел объяснить, как такое возможно, но с каждым всполохом его следящая составляющая кивала и равнодушно соглашалась, находя убедительными доказательства глупости Петра Клутыча, которые множились, множились и затопляли изнемогающую душу. Он не понимал, какая из двух частей - душа. Логично было решить, что душа - это наблюдатель. Однако Петр Клутыч не мог поверить, что его душе, феномену мятущемуся и животрепещущему, до фонаря та безжалостная истина, которая разворачивалась по мере мучений и просвещения рассудочной половины.
В полусне он отмечал странные события, происходившие не на экране, а в разных других местах - например, на коленях, куда вдруг впрыгнул маленький узкий цилиндр, похожий на карандаш, и тут же пропал.
Цветное мельтешение достигла пика.
"Дурак! Дурак! Дурак!" - взрывалось в мозгу Петра Клутыча.
И мозг отвечал печальным пониманием.
Но вскоре откуда-то всунулась лошадиная морда, и стало полегче.
Часть вторая
Глава 1
Очень обидно.
До слез.
Ужасная, жестокая правда. От которой не скроешься, даже если прибавится мозгов. Все равно припечатали: дурак! Ты родился дураком, гражданин хороший. Ты заблуждался, глядя по сторонам и читая чужие мысли. Ты читал их неправильно.
Над тобой потешались, тобою брезговали. Тебе не давали покоя: пинали, унижали, увольняли. У тебя нет братьев по разуму, потому что у тебя нет разума. Когда ты остался один, тебя не оставили в покое, захотели украсть и отправить в ад. Эти страшные планы вынашивали чужие. Потом ты попал к своим. Тебя, доверчивого, заманили к врачу и там надругались.
Вроде кто-то лежал или летел, он видел точно - но где? Когда? Куда? В связи с чем? Точно не в связи с фильмом. Откуда взялся этот маленький цилиндр?
...В первый день сознательного существования Петр Клутыч выбросил паричок в урну. В сердцах, под влиянием настроения, но потом пожалел паричка, вернулся, достал, отряхнул, надел обратно.
Умом он знал, что братья по разуму у него есть, и они весьма многочисленны.
Но в сердце зияла рана. Ум был слаб, а разум - сомнителен.
Одно успокаивало: твердая почва под ногами, невыразимая определенность. Нечто вроде сокрытых и мощных корней, ветвящихся и переплетающихся с другими, родственными, корнями. Лошадь? Лошадь с богатырем? Какая-то лошадь с богатырем лезет в голову. Откуда она прискакала - неизвестно. Это очень надежная, верная, лошадь, в ее компании становится хорошо и спокойно. Жаль, что она не задерживается и быстро пропадает. Еще какие-то образы, цветные картинки - неразборчивые, будто позавчерашние сны. Но это общая лошадь, общие картинки. Основа существования. У нее широкая спина. Он, Петр Клутыч, сидит верхом на лошади и держит в руках букварь.
Пешком наяву и верхом в умозрении Петр Клутыч вошел в здание штаба.
На входе стояла вертушка; охранник почтительно улыбнулся Петру Клутычу, но все равно подождал, пока тот нароет за пазухой малиновый пропуск и покажет ему; потом пропустил.
- Вы молодец, - признал Петр Клутыч, уже стоя по ту сторону вертушки. Его потустороннее стояние расслабило охранника, перевело ситуацию в категорию бытовых. Страж просиял.
- Вы мне напомнили часового у входа в Смольный, - малиновая книжечка упала в карман. - Вам известна эта история?
- Не припомню, - услужливо подхватил охранник, хотя нечто смутное всколыхнулось в его памяти.
- Часовой не пропустил Ленина, потому что тот не показал ему документ. Ленин начал рыться в карманах, а тут выскочил какой-то человек и стал орать и требовать, чтобы Ленину дали пройти. Но часовой сказал, что не даст, пока не увидит документа, потому что порядок для всех один. И Ленин его похвалил. Показал документ и прошел на общем основании.
- Надо же. Да, да, - охранник уже стоял, машинально вытягиваясь во фрунт.
Петр Клутыч помялся, не зная, о чем говорить. Мысль закончилась.
- Ну, я пойду? - спросил он робко.
- Конечно, Петр Клутыч, вас дела ждут.
Услышав про дела, тот решил держаться надменнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27