Так вот: корова эта была столь огромна и тучна, что одна из хозяйских дочек, справедливо опасаясь фронтовой полигамии с харрасментом, упряталась ей в ухо и объявилась наружу лишь при разделывании туши на гуляш и бефстроганов.
Наверное, подобное сокрытие - элемент коллективного бессознательного, юнговский архетип.
Солдаты не тронули ее - лишь подивились пропорциям, да вспомнили о русской народной Хаврошечке, тоже не чуждой отоларингологии.
Это имя впоследствии укоренилось; им стали обозначать самых отчаянных сорвиголов, потому что голову с коровы отчаянно срывал целый взвод летучих гусар.
Парижскую Хаврошечку отпустили, предварительно угостив военно-полевой кашей, да увесистым шлепком по заднице. И позабыли о ней точно так же, как о своем привившемся "бистро" - иваны с манкуртами, не помнящие родства.
Зато Гаврош, сраженный на баррикаде, весьма удивился бы, узнав о славном происхождении своего имени. Пожалуй, что и обиделся бы: такой был шустрый, что не то чтобы в ухо - куда угодно мог пролезть сугубо физиологически, заслуживая многих титулов, как это принято во Французской республике.
36. Лепунюшка
Жил-был один старик, и не было у него детей. Ну, в самом деле - откуда бы им у него взяться без старухи, которую он давно похоронил в разбитом корыте. Чтобы у деда завелись дети, обязательно нужна старуха. Ведьма какая-нибудь.
Но вдруг появился один: вчера еще не было, а сегодня - тут как тут. Крохотный, с половинку ногтя, в рубашонке с пояском, в лаптях, под горшок стриженый. Бегает, и болтает, и лепит, короче, и лепит, и лепит что-то без умолку, так что деду даже прикрикнуть на него пришлось: цыц! Хотя и рад был дед - все-таки живая душа! А это была не живая душа, это был бес. Ребенку ясно, но деду не ясно. Слушал себе новоявленного сынка, нарек Лепунюшкой. Лепунюшка ввернется деду в волосатое ухо и поучает.
- Тормози лапти, - не выдержал дед. - Мне пахать пора.
- А я, батя, сам и вспашу! - вскинулся Лепунюшка.
- Ты? Такой махонькой? Да куда тебе!
Тот, ни слова более не лепя, побежал, ввернулся лошади в ухо и принял командование. Дел в окно глядит, глазам не верит. И не нарадуется глазам, что видят еще.
А мимо ехал барин. Смотрит: дивное дело - самостоятельное возделывание чернозема животным. Спешит он к деду: что за притча?
- Так она не сама пашет, - усмехается дед, благостно размягчаясь мозгами. - Там сынок мой, Лепунюшка.
Побежал барин, заглянул в ухо - и точно, Лепунюшка.
- Продай мне, - говорит, - сынка за сто рублей.
- Что ты! - возмущается дед. - Детьми торговать! Небось, за границу метишь, на органы пустишь! Да только на какой же он орган пойдет?
Лепунюшка рядом вертится:
- Соглашайся, батя, я от него убегу.
Ударили по рукам. Ста рублей у барина не было, но он выдал деду фальшивый вексель на двести. Сунул Лепунюшку в ухо - и со двора прочь. А лошадь, понятное дело, лишенная навигатора, устроила себе перекур и тут же издохла от капельки никотина.
Барин же втиснулся в карету и приказал, беседуя с Лепунюшкой, ехать в кабак. Там, в кабаке, он вынул револьвер, вытряхнул из барабана все патроны, кроме одного, и барабан провернул, дабы уважить, по совету Лепунюшки, теорию вероятности. Сунул в ухо ствол.
- Ну, господа хорошие, кто сыграет со мной в рулеточку?
- Давай, начинай! - кричат посетители.
Барин застрелился в ухо, а Лепунюшка вылетел из другого верхом на пуле.
Перебрался к одному разночинцу, начал лепить да советовать. Этот постоялец позвал полового:
- Принеси-ка мне, братец, графинчик, да пивка со снетками...
Плохо кончилось дело.
37. Лечебный контроль
- Итак, коллеги, больной Кащеев, возраст неизвестен, бомж, умер в отделении интенсивной терапии. Доктор Иванушкин, вы доставили больного в клинику по запросу МЧС. Расскажите, как было дело.
- Ну, наша бригада прибыла, когда его уже сняли с дуба. Белая горячка, говорят - и, по-моему, не ошиблись. Больной залез на дерево и застрял там с какой-то обувной коробкой. В этой коробке он хранил свои сокровища, в старом вороньем гнезде. Вы представляете?
- Мы представляем, вы дальше рассказывайте.
- Вот в коробке у него было все: стопарик, ложечка, клубочек ниток. Облезлая заячья шапка, а прямо в шапке - какие-то не то утиные, не то куриные лапы, давно протухшие, и крошки от яичной скорлупы. Яйцо еще было, наверное, и тоже наверняка протухло. Больной держался за паховую область и орал, что в яйце его смерть. Мы расценили это как признание в острой пищевой инфекции, заподозрили сальмонеллез и повезли в инфекционную.
- Вы осмотрели больного, доктор Иванушкин?
- Чисто поверхностно, было холодно. Следов свежих травм не обнаружил, были рубцы от старых побоев.
- Но в машине-то, в машине вы его осмотрели?
- Он очень грязный был, товарищ начмед, и пьяный, и во вшах. Мы его расстегнули, прослушали, острого живота не нашли.
- А больной продолжал жаловаться на гениталии.
- Да, продолжал. И нас с ними путал, называя ими.
- Но вы не осмотрели гениталии? Вы упорно настаивали на пищевом отравлении яйцом и отвезли-таки его в инфекционный стационар?
- Да, отвезли.
- Оттуда поступил рапорт: вы бросили его, не дав никаких разъяснений и без сопроводительных документов.
Молчание.
- А вам известно, что больному в левое яйцо воткнулась.игла, и его срочно перевели в хирургию?
Тишина.
- А вы знаете, что больной умер, когда при попытке извлечь иглу ее сломали?
- Ну, не поэтому!
- Помолчите! Впрочем, у них там свой разбор полетов. Но вы-то, Иванушкин! Вы у нас на особом счету. Еще санитаром, называя престарелую больную Ягой, запихнули ее, якобы на лопате, в диагностическую трубу для МРТ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40