Перейра, утверждает он, пожалел об этом звонке и уже собирался повесить трубку, но тут, сам не зная почему, пересилил себя и продолжил разговор, сказав, что его зовут Перейра, доктор Перейра, что он возглавляет отдел культуры в газете «Лисабон», которая, конечно, всего-навсего вечерняя газета, словом, не может пока что тягаться с другими столичными газетами, но он уверен, что рано или поздно и она обретет свое лицо; правда, до сих пор «Лисабон» печатал только светские новости, но уже принято решение, и начиная с субботнего номера в их газете будет страница культуры; редакция пока еще не укомплектована, и ему, Перейре, нужен внештатный сотрудник, который бы занимался одной определенной темой.
Перейра утверждает, что господин Монтейру Росси сразу оживился и затараторил, что готов сегодня же явиться в редакцию, он говорил также, что работа его интересует, любая работа, потому что после окончания университета, увы, приходится обеспечивать себя самому и работа ему очень нужна, но Перейра предусмотрительно отговорил его приходить в редакцию, сказав, что пока этого делать не стоит, а лучше встретиться где-нибудь в городе. Он сказал именно так, утверждает Перейра, потому что не хотел приглашать незнакомого человека в обшарпанную комнатушку на улице Родригу да Фонсека с хрипящим, как в приступе астмы, вентилятором и пропахшую кухонным чадом, поднимавшимся от консьержки, сущей мегеры, которая смотрела на всех с подозрением и только и делала, что стряпала. И потом, ему не хотелось, чтобы кто-то посторонний узнал, что всю редакцию отдела культуры в газете «Лисабон» составляет он один, Перейра, человек, обливающийся потом в этой конуре от жары и тесноты; короче, он предложил, утверждает Перейра, встретиться в городе, и тот, Монтейру Росси, согласился: хорошо, сегодня вечером в ресторане на Праса да Алегрия большой народный праздник, танцы, песни, гитары, меня пригласили спеть им что-нибудь неаполитанское, я, знаете ли, наполовину итальянец, хотя неаполитанского диалекта не знаю, но, так или иначе, хозяин заведения оставил для меня столик на улице, на нем будет карточка с моим именем, как вы смотрите на то, чтобы встретиться там? Перейра, утверждает Пе-рейра, согласился, повесил трубку, вытер пот, и тут его осенила блестящая идея – открыть рубрику «Памятные даты» и, не откладывая, дать ее уже в субботний номер; и так вот, почти автоматически, может, потому, что в тот момент он думал об Италии, он вывел заголовок: «Два года назад скончался Луиджи Пиранделло». Затем, чуть ниже, сделал врезку: «Великий драматург показал Лисабону свою пьесу „Сон, а может быть, явь?“. Было двадцать пятое июля тысяча девятьсот тридцать восьмого года, и весь Лисабон сверкал в синеве, овеваемый легким бризом с Атлантики, утверждает Перейра.

2

Перейра утверждает, что после обеда погода переменилась. Атлантический бриз внезапно прекратился, с океана сплошной стеной пошел туман, и город затянуло плотной, пропотевшей от жара пеленой. Перед тем как выйти из комнаты, Перейра посмотрел на градусник, который он купил на собственные деньги и повесил у двери. Термометр показывал тридцать восемь градусов. Перейра выключил вентилятор, столкнулся на лестнице с консьержкой, которая сказала ему «до свиданья, доктор Перейра», вдохнул напоследок кухонного чада в подъезде и наконец оказался па улице. Перед дверьми, прямо напротив, начинался рынок и стояли два пикапа Республиканской национальной гвардии. Перейра знал, что рынок взбудоражен, потому что накануне, в Алентежу полиция застрелила возницу, доставлявшего продукты на местные рынки: он был социалистом. По этой причине и стояла у ворот рынка Республиканская национальная гвардия. Но «Лисабон», вернее, зам главного редактора, потому что Сам уехал на курорт в Бусаку и отдыхал там па водах, не решился дать сообщение об этом, да и кто бы рискнул напечатать, что возницу-социалиста расстреляли в Алентежу прямо в его телеге, так что дыни стали красными от крови? Никто. Потому что страна молчала, ей не оставалось ничего другого, как молчать, а люди тем временем гибли и полиция хозяйничала повсюду. Перейра опять вспотел, оттого что опять стал думать о смерти. И тогда он подумал: этот город пахнет смертью, вся Европа пропахла смертью. Он направился в кафе «Орхидея», оно находилось совсем рядом, сразу за еврейской мясной лавкой, и сел за столик, но не снаружи, а внутри, потому что там по крайней мере работали вентиляторы, а на улице некуда было деваться от жары. Заказав лимонад, он пошел в уборную, вымыл руки и ополоснул лицо, потом попросил принести сигару и сегодняшнюю вечернюю газету, и Мануэль, официант, принес ему именно «Лисабон». Перейра в тот день не успел посмотреть гранки и развернул «Лисабон» как свежую, нечитаную газету. На первой странице сообщалось: «Сегодня из Нью-Йорка отчалила самая роскошная яхта в мире». Перейра долго изучал заголовок, потом стал рассматривать фотографию. На снимке мужчины в соломенных шляпах и легких рубашках открывали бутылки шампанского. Перейра сильно вспотел, утверждает он, и снова стал думать о воскресении плоти. Как же так, подумал он, если я воскресну, то окажусь вместе с этими людьми в соломенных шляпах? Он ощутил вдруг себя – физически – очутившимся среди этих яхтсменов в вечности, в какой-то из ее гаваней с неуточненными координатами. И вечность представилась ему невыносимой дырой, непроглядным из-за клубящегося тумана пеклом, где говорили только по-английски, непрерывно восклицая окей, окей! Перейра попросил еще лимонаду. Он раздумывал, как лучше поступить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47