Но будь Сандер Спотвуд мёртв, никто на свете уже не вспомнил бы того Маррея, которого теперешний Гилфорт — а при встрече с ним на улице люди почтительно кланяются — старался забыть, уничтожить, похоронить.Нет, один человек все же останется. И он произнёс про себя его имя: «Маррей Гилфорт».С мерзким ощущением в желудке — его мутило от страха — он стоял возле кровати и смотрел в эти всезнающие безжалостные бледно-голубые глаза.Когда Кэсси вернулась с тазиком горячей воды, он спросил:— Сандер понимает, что делается вокруг него?— Иногда мне кажется, что понимает.Она бережно обтирала лицо Сандера влажным полотенцем.— Надеюсь, что понимает, — сказал Маррей. И услышал, как откуда-то издалека помимо воли голос его продолжает: — Потому что тогда он должен знать о том, что ты делала для него все эти годы. Как ты предана ему, как отдала ему всю свою жизнь, как…С каким-то странным выражением она смотрела на него, и вода с полотенца в опущенной руке медленно капала на пол, расплываясь тёмным пятном на ветхом бесцветном ковре.Но голос его не замолкал. Гилфорт был бы рад его остановить, но голос не унимался:— …Знать, что ты способна на такую преданность, потому что хранишь память о счастье, которое вы принесли друг другу, и я говорю «надеюсь», потому что, зная все это, он даже в нынешнем своём состоянии был бы счастлив, и это значит, что твои заботы о нем не бессмысленны, а ведь для человека главное — иметь смысл жизни, потому что иначе…Боль камнем росла у него в груди, он задыхался.Она уже снова мыла, обтирала Сандера, низко наклонившись и спрятав от Маррея лицо. Она всегда отворачивалась, когда язык брал над ним верх.Он все ещё задыхался, пытаясь вспомнить, что же хотел сказать, и выжидая, пока успокоится боль и глаза снова обретут способность видеть.Все так же не поднимая к нему лица, она медленно и равнодушно проговорила:— Делаю, что могу.Он овладел собой, расправил плечи. С деловым видом достал бумажник.— Здесь сто долларов, Кэсси, как обычно, — и положил хрустящие банкноты на свободное место среди барахла, наваленного на большом столе. Потом достал перо и лист бумаги. Она подошла, протянув руку за пером.— Прочла бы сначала, — велел он. — Это более… по— деловому.Она прочла расписку, подписала её и отнесла деньги в дыру за кирпичом. Он прокашлялся.— Мне надо тебе кое-что сказать.Согнувшись перед печкой, заменявшей теперь камин, она будто и не слышала.— У меня к тебе серьёзный разговор, — повторил он.— Да, — сказала она, вернувшись и став перед ним.— Это касается… — начал он, остановился, многозначительно поведя глазами на кровать. — Лучше будет перейти в другую комнату.Он пошёл следом за ней и церемонно отворил дверь, пропуская её в гостиную. Там они стали по разные стороны стола с мраморной столешницей. Он коснулся пальцами мрамора и прокашлялся. Так делалось в суде. Он любил начинать негромко и доверительно. Пафос — это он оставлял на потом.Маррей снова прочистил горло и подождал, пока блуждающий взгляд Кэсси остановится на нём. Нелегко заставить её сосредоточиться.Они стояли друг против друга в полутёмной гостиной; дыхание белым паром повисало в холодном воздухе.
— Скажи мне, как тебя зовут, — повторял её голос. И Анджело сказал.— Анд-же-ло Пас-сет-то, — произнёс он по слогам, не глядя на неё, по-прежнему не сводя глаз с потолка.— Анд-же-ло Пас-сет-то, — так же по слогам повторила она, словно пробуя имя на вкус.Услышав, как Кэсси словно себе самой, словно его и нет в комнате, повторяет его имя.Анджело повернулся на бок и поднялся на локте.— Ты, — вспылил он, — столько времени не знаешь, как меня зовут, и не спросила?!Она поглядела на него, и опять эти мягкие, полные губы улыбнулись, а глаза вдруг стали ещё ярче, чем прежде. Она покачивала головой и глядела на него так, точно он был где-то далеко.Это дало новую пищу раздражению.— Ты приходишь сюда ко мне, спишь со мной уже столько времени — и что? И ничего? Как меня зовут?! Кто я есть?! Тебе всё равно.Гнев его выдохся, потому что под этим ровным взглядом издалека злиться было совершенно бессмысленно.— Нет, — сказала она. — Все это не так. Я знала, как тебя зовут. Но сегодня…Он опять откинулся на спину, аккуратно подтянул одеяло.— Но сегодня мне захотелось услышать, как ты произносишь своё имя, — сказала она. — Как оно должно звучать.— Это зачем? Что вдруг?— Потому что сегодня все переменилось, — сказала она тихо и терпеливо, ясно и открыто глядя ему в глаза, и это злило его и почему-то пугало.— Что переменилось? — крикнул он. — Святая мадонна, что переменилось?— Раньше я не знала.— Что не знала?— Он приезжал сегодня днём, — сказала она, на этот раз спокойно и по-деловому. — И сказал мне, что ты был в заключении. В Фидлерсбэрге. Тебя держали в тюрьме. И что…— Ах, он сказал! Он тебе сказал! — озлобленно выкрикивал Анджело. — Он сказал!— Тише, — просила она, — тише.— Такой скажет, — продолжал он уже без злобы. — Навидался я таких, как он. Я их всех знаю. Я их по костюму и по лицу узнаю за милю.— Тише, — просила она, — тише, успокойся.— Он сказал, чтобы я уходил?— Допустим, — подтвердила она, — но…— Допустим! — Он сел в постели. — Выйди в коридор, я оденусь и уйду!— Тише, — сказала она почти шёпотом, — тише. Ложись обратно.Он лёг. Не потому, что она велела, а потому, что она сказала это шёпотом и ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать её слова, как он напрягал слух, когда по радио звучала музыка. Он медленно убрал локоть, лёг и подтянул одеяло.С минуту он лежал, забыв обо всём, потому что внезапно снова увидел, как ворона, которую он спугнул днём, появляется над потемневшим лесом и медленно летит по холодному, пустому, высокому небу и заходящее солнце сверкает на чёрных, уверенных, упрямых крыльях, несущих её над лесом на север.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89