– Они там, в Петербурге, уже просто и не знают, что еще изобрести, лишь бы осложнить мне существование, – ворчал Станислав Романович себе под нос. – Ну, как, как я могу выбрать? Они все ведут себя превосходно! И что теперь – бросать жребий? Кому повезет, кому не повезет? Нельзя же так, право, господа!
Племянник генерала, Осип, и его плац-адъютант, поручик Розенберг, почтительно слушали бормотание начальника – собственного мнения на этот счет у них не было никакого, да и откуда? «Нету у меня тыла!» – в который раз подумал Лепарский и неожиданно для себя самого грохнул кулаком по столу. Осип вздрогнул и напустил на себя важность, ничуть не прибавившую выражения его лицу типичного размазни.
– А вы что думаете? – спросил комендант.
– Следует поразмыслить, дядюшка, – пролепетал Осип. – Думаю, в конце концов, мы сможем прийти к оптимальному решению. Вы хотели бы, чтобы я составил список?
– И кого же ты собираешься включить в свой список? – усмехнулся генерал.
– Ну… ну, например… Вот! Князя Трубецкого, князя Волконского, князя Одоевского…
– Значит, ты полагаешь, что они ведут себя лучше остальных?
– Не совсем так… но у них такие громкие фамилии…
– Нас, видишь ли, никто не просил составлять реестр дворянских семей, проживающих на каторге! Впрочем… впрочем, Бенкендорф ведь не назвал числа заключенных, с которых можно снять кандалы, так?
– Мне кажется, каждого второго… – предложил Розенберг.
– Да? А почему не двоих из трех? Или девять из десяти? Они тут все друзья между собой, все равны и – представляете: внезапно одни станут разгуливать свободно, а другие – осужденные, между прочим, за участие в том же бунте – по-прежнему станут тащить за собой цепи? Как вам это нравится?
Поручик поторопился признать, что начальник, как всегда, прав. Осип взял из рук дяди письмо и весьма серьезно – требовалось же выглядеть соответственно обстановке! – принялся изучать его строчка за строчкой. А правительственный курьер, вызвавший такую бурю, теперь все с тем же идиотским видом витал в облаках.
– Идите пока отдыхайте! – бросил ему в сердцах Лепарский. – Но готовьтесь сегодня же ввечеру отбыть в столицу с ответом.
Фельдъегерь щелкнул каблуками, поклонился и вышел.
– Вы что-нибудь уже решили, дядюшка? – спросил Осип участливо.
– Нет. Оставьте меня одного, – ответил генерал. – Мне необходимо собраться с мыслями.
Однако не прошло и пяти минут, как он уже был у острога. Стражники встрепенулись, увидев коменданта: солдаты, их было человек десять, мигом вскочили со своих мест и, подталкивая друг друга, вытянулись в струнку с ружьями на караул. Лейтенант Проказов в расстегнутом мундире встретил генерала при входе, на лице начальника караула ясно читалась тревога: что здесь понадобилось Лепарскому, который редко посещал арестный дом?
– Заключенные вернулись с работ? – спросил Лепарский.
– Примерно час назад, ваше превосходительство!
– А что они делают теперь?
– Отдыхают. Хотите их видеть, ваше превосходительство? Я…
– Видеть хочу. А вы не трудитесь, оставайтесь здесь.
Поставив таким образом лейтенанта на место, комендант сначала вошел во двор, где при его появлении началась суматоха. Он улыбнулся, видя, как женатые декабристы поспешно отпрянули от забора. Ну, разве он может сердиться на этих людей за то, что им хочется потихоньку поболтать с женами? Группа кандальников стояла вокруг Николая Бестужева: тот, положив на колени альбом, рисовал акварелью портрет Юрия Алмазова. Конечно, правилами было строго запрещено передавать заключенным бумагу, чернила, перья, карандаши, а уж тем более – краски, но генерал и на это нарушение регламента смотрел сквозь пальцы: он убедил себя, что приказы, идущие из Санкт-Петербурга, следует трактовать с умом. Разве найдешь развлечение более невинное и полезное, чем живопись? Предаваясь занятиям искусством, Бестужев и его соперники – а он не преминул ими обзавестись! – избавляли себя от монотонности здешнего существования, да и о политике, что принесла им столько зла, забывали. Комендант приблизился к художнику, поднес к правому глазу руку, сложенную трубочкой, и всмотрелся в рисунок. Рисунок оказался пока еще только наброском, но сходство уже чувствовалось.
– Однако у вас талант! Большой талант! – оценил Лепарский.
– А вы бы согласились как-нибудь попозировать мне, ваше превосходительство? – спросил Бестужев, не выпуская кисти.
– Отчего бы и нет? – воскликнул генерал, которому явно понравилось предложение.
Но тут же задумался: а что подумают о нем в столице, узнав, что он заказал свой портрет государственному преступнику? Ох, как же ему надо следить за собой все время, чтобы не влипать в опасные ситуации! Быть снисходительным – это, знаете ли…
Расточая направо-налево приветливые взгляды и улыбки, Лепарский направился к огороженному участку, где узники сделали грядки и выращивали теперь овощи. И таких прекрасных овощей не найти было ни на одном крестьянском огороде в окрестностях Читы! Картошка, капуста, морковь – все в изобилии произрастало на тучной земле. Там росли даже огурцы – до прибытия сюда декабристов тут почти никто и не знал, что существует такой деликатес… По мере того, как генерал проходил мимо, огородники – князья, графы, бывшие гвардейские офицеры – распрямлялись. Руки у них были черные от земли, лица усталые, но здоровался он с ними точно так же, как если бы они встретились не посреди грядок с рассадой, а в каком-нибудь коридоре Зимнего дворца.
Внутри здания Станислав Романович обнаружил еще нескольких узников:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35