– Того Гаро, который в свое время нашумел атомной теорией? Да, но почему вы называете ее… вдовой?
– Да потому, что ее муж уже десять лет как находится в безвестной отлучке. Может быть, она и не вдова, – я этого не утверждаю, – но, во всяком случае, она соломенная вдова и, кажется, она начинает развлекаться. Я вижу Куинслея постоянно с ней; похоже, он имеет успех.
– Удивляюсь ее вкусу, – сказал я.
– Почему? – воскликнул Камескасс. – Наоборот, таких господ дамы всегда любят. Он окружен какой-то таинственностью, он богат, не жалеет денег и, наконец, его фигура и лицо не лишены величественности и даже, скажу, красоты.
Не знаю, почему, – не могу до сих пор себе этого уяснить, – я не рассказал своему другу ни о своем последнем свидании с Куинслеем, ни о его предложении.
Скоро я потерял в толпе Камескасса и, когда повернул к выходу, чтобы отправиться домой, так как чувствовал себя очень усталым, опять увидел Куинслея. Казалось, он нарочно остановился у двери. Он преградил мне дорогу и стоял передо мной, высокий и молчаливый, в своем безукоризненном фраке. Я тоже молчал. Не здороваясь, он немного нагнулся ко мне и сказал, отчеканивая слова:
– Вы придете и мы заключим условие, – выбора нет. Я преследую взаимную пользу. Вы придете, – повторил он так, как будто гипнотизировал меня, и с этими словами исчез.
Дальше случилось то, чего следовало ожидать. Мне стало хуже, я не мог выезжать из дома. Все дела остановились. Моя мысль всё настойчивее и настойчивее возвращалась к предложению Куинслея.
Наконец, я не выдержал и отправил ему письмо с предложением продать ему изобретение за ту сумму, которую он назначил. На другой день я получил ответ. Он был краток: «Или все, или ничего. Вы должны уступить мне не только ваше изобретение, но и все будущие, – а их будет много, это я знаю. Поэтому вы должны доверить мне вашу жизнь. Условия будут сообщены после вашего согласия. Они вполне приемлемы. Двести тысяч франков тогда же будут переведены в банк на ваше имя. М. Куинслей».
Почерк его письма был так же странен, как он сам. Это был оригинальный, прямой, очень твердый и крупный почерк. Буквы, казалось, не соединялись друг с другом, а стояли одна около другой, как будто напечатанные пишущей машинкой.
Я скомкал письмо и с проклятием бросил его в огонь. Последняя надежда рушилась. Я хотел продать свое изобретение, но вовсе не желал связываться с этим человеком и, конечно, не верил его бредням.
Врач, посетивший меня, настойчиво требовал немедленно отправить меня в санаторий. В моей болезни произошло неожиданное осложнение. Положение ухудшилось. Потребовался новый консилиум.
В тот день вечером душевное мое состояние было отчаянное. Я свыкся с неминуемым исходом, но я не думал, что развязка может наступить так быстро. В ответ на мою просьбу, не скрывая, сказать, как долго еще остается до рокового конца, мне был вынесен приговор: «Положение ваше надо признать опасным, но всё же не безнадежным. Иногда природа делает чудеса – не надо терять самообладания. Хорошее состояние духа – первое условие для излечения. Итак, мужайтесь».
Если расшифровать сказанное, выходило, что дни мои сочтены. Человек с таким приговором не может быть спокойным, почему вполне понятно, как скверно себя я чувствовал. А тут еще полное одиночество и отчаяние вследствие невозможности хоть каким-нибудь способом сносно устроить свои дела. Мысль о самоубийстве явилась мне впервые в тот вечер. Вдруг прислуга подала мне письмо, написанное уже известным мне странным почерком. Куинслей писал:
«Ваше положение ухудшилось, вы должны немедленно решиться, иначе будет поздно. Еще раз повторяю, что у вас нет выбора. Все, что я вам говорил, не бред и не ложь. Вы получите исцеление и прекрасную жизнь, правда, с известными ограничениями. Подробности могут быть сообщены только устно. Письмо должно быть уничтожено. Завтра ожидаю вас в пять часов на углу Boulevard des Italiens и Avenue de L'Opera. Закрытый мотор № 2753. Захватите с собой все дела, все заметки. Все, что необходимо для длительного путешествия, должно быть сложено; об остальном не заботьтесь. Времени мало, и дальнейшая отсрочка невозможна. До завтра».
Моросил мелкий дождик. Уличные огни тускло светились в тумане. Редкие прохожие, подняв воротники, нахлобучив пониже шляпу, прикрываясь зонтиками, бежали по тротуару.
Я вышел из автомобиля и без труда обнаружил на условленном месте дожидавшийся меня автомобиль № 2753. У дверцы его стоял неизвестный мне высокий человек, одетый в серое непромокаемое пальто. Молча он подал мне небольшой лист бумаги, который осветил карманным электрическим фонарем. Я прочел: «Вы можете вполне довериться моим посланным. Не пытайтесь с ними разговаривать: они не понимают по-французски; подчиняйтесь им во всем. М. Куинслей».
Я вошел в закрытый автомобиль; там находился другой незнакомец. Я сел, провожатые поместились по бокам. Автомобиль тотчас тронулся. Занавески были опущены так, что невозможно было видеть, куда мы направляемся. Мы ехали с большой скоростью, и я скоро потерял возможность ориентироваться. По-видимому, мы выехали за город, так как экипаж сильно качало на неровной дороге. Через полчаса машина сбавила ход, и мы остановились.
Кто-то снаружи открыл дверцу автомобиля, и меня на ломаном французском языке попросили выйти. Я оказался под низким сводом ворот. С одной стороны виднелась темная улица, с другой – слабо освещенный двор, на котором стояло два грузовика, полных какими-то ящиками. Передо мной была открытая дверь и узкая лестница на второй этаж.
По указанию своих провожатых я поднялся наверх и попал в большую комнату, пустынную и холодную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152