Вопрос относился к Петровскому.
Лицо Петровского преобразилось. На нем выражалась особая мягкость и возбужденность.
– Сколько раз мы присутствуем при одном и том же явлении и не можем к нему привыкнуть… Мы переживаем подъем. Я уверен, что и вы заразитесь нашим чувством.
Двери открыли, и мы вошли в длинный зал со стеклянными ящиками. Теперь здесь горел яркий свет. Все помещение было наполнено людьми, одетыми во все белое, с белыми шапочками на головах. Во всю длину зала были расставлены узкие столы, покрытые простынями, с небольшими ванночками около каждого. Из труб, подведенных к каждой ванночке, журча, лились струи воды. На нижних полках столиков стопками было сложено белье. Кю при нашем входе скомандовал:
– Начинайте!
То, что я увидел, навсегда запечатлелось в моей памяти. Люди в белых халатах были не кто иные, как акушерки или, вернее, акушеры. Но обязанности их были здесь совершенно другие, чем на всей остальной нашей планете.
Каждый из них подходил к стеклянному ящику, отделял белую замазку вокруг крышки и снимал ее. Потом запускал руку в жидкость, наполняющую ящик, и, схватив ребенка, плавающего там, за ножки, извлекал его. Подручный быстрым движением перевязывал натянутую пуповину и отстригал ее специальными ножницами.
Ребенок встряхивался головкой вниз, ему протирался ротик, давалось несколько шлепков, и вдруг он начинал дико кричать, дергать руками и ногами, и кожа его становилась красной.
Зал наполнился криком сотен и тысяч новорожденных. Что это был за рев! Я думаю, что ни один из наших европейских акушеров не слышал ничего подобного.
Детей между тем отмывали в ванночках от смазки, покрывающей их тело, надевали белье и прятали в теплые конверты, после чего укладывали на площадку тележки, которая увозила их через дальние двери.
Работа шла быстро и четко. Из ящиков появлялись все новые и новые экземпляры. В воздухе стоял все тот же резкий, непрерывный крик сотен детских голосов.
Я заметил, что настроение всех присутствующих очень походило на то, которое было у Петровского и у Кю: они священнодействовали. Разговаривать было невозможно, крик заглушал слова.
Я заявляю откровенно, что не испытывал никакого наслаждения, наоборот, эта масса голого детского мяса внушала мне отвращение.
Я был очень доволен, когда Петровский потянул меня за руку к выходу.
Когда мы оказались наверху, в лаборатории, у меня еще долго стоял в ушах несносный, раздирающий душу крик «новорожденных».
Петровский был в восторге. Он обратился к Кю:
– Какие выводки! Один другого лучше. Средний вес поднялся с четырех тысяч до пяти тысяч и пяти граммов. Гиганты!
Кю весело ухмылялся:
– Питательная жидкость превосходна.
Для того, чтобы выразить свой интерес, я спросил:
– Почему именно в этот день дети должны были быть вынуты из их вместилищ? Может быть, они могли бы с таким же успехом находиться там еще несколько месяцев?
– Мы пробовали, – воскликнул Петровский. – В четыре месяца наш ребенок достигает полной зрелости, такой, какой он достигает при естественном росте в утробе матери в девять. Если мы будем держать его дольше в ящике, мы должны увеличить площадь тела, в котором происходит обмен веществ между кровью плода и питательной жидкостью, то есть увеличить плаценту. Это возможно в том случае, если мы заранее зададимся этой целью и произведем посадку большой плаценты.
– Эти пробы не дали хороших результатов, – перебил Кю. – Дети при свободном росте после четырехмесячного срока развиваются лучше; у нас были экземпляры, выращенные в ящиках до года и более, но они имели только теоретический интерес.
– Эксперименты в этом направлении производятся в лаборатории Куинслея, – добавил Петровский.
– Помилосердствуйте, господа, – воскликнул я. – Вы производите такие эксперименты над живыми людьми!
– Над живыми людьми, – подтвердил Кю. – Почему нельзя производить экспериментов над живыми людьми? Я вас не понимаю.
– Эксперименты производятся только по необходимости, – примиряюще сказал Петровский. – Тем более что здесь мы имеем дело с существом, еще не начавшим жить разумною жизнью.
Мне стало неприятно продолжать дальше этот разговор, я почувствовал как бы приступ тошноты.
– Пойдемте отсюда, мне что-то душно.
Когда мы вышли в сад, Кю обратился ко мне с просьбой пообедать у него.
Я с удовольствием дал свое согласие, и мы очень хорошо провели время. Обед был тонкий, вкусный, – конечно, полученный из местного клуба и рассчитанный на иностранцев. Кю только притрагивался к блюдам и скорее делал вид, что ел. Зато он с видимым удовольствием выпил стакана два вина и съел сладкое.
Из всех моих знакомых, настоящих жителей Долины Новой Жизни, это был самый разговорчивый, общительный и широко образованный человек.
Я решил воспользоваться послеобеденным временем, когда мы сели на веранде в удобные, легкие кресла, чтобы завести разговор на интересующие меня темы.
Я сказал:
– Вы читаете много наших книг. Вы питаете к ним отвращение, вы говорили это однажды. Разве вас не прельщает чувство любви родителей к детям, детей к родителям, родственная любовь? Всего этого вы лишены.
Кю выпрямился в своем кресле, глаза его заблестели, он заговорил громко, с некоторым пафосом. Весьма вероятно, он был врожденным оратором.
– Я знаю по описанию все эти чувства, но отнюдь не прельщаюсь ими. Что такое эти пресловутые ваши родственные чувства? Это такой же мираж, как и все остальное, чем вы живете.
Если мы подсчитаем, руководствуясь вашей же литературой, сколько положительного дают вам эти чувства и сколько отрицательного, то баланс будет не в их пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152