Невероятной мощи мужик, тянущий на своем горбу тяжеленное предприятие, переполняемый страстями и противоречиями, опасный, как дикий зверь, здесь он оставался все тем же уличным мальчишкой, героем дворового футбола и маминым любимчиком в разодранной майке и с поцарапанными коленками.
Соболев осекся и послушно залез в микроавтобус. Все погрузились вслед за ним. Остальные местные достопримечательности миновали молча. Только выехав за пределы города на дорогу, ведущую собственно к космодрому, почему-то называемую «деголлевкой», Соболев стал быстро терять незнакомые черты и превращаться обратно в самоуверенного и знакомого всем босса. Чувствовалось, что ему неудобно за неожиданно проявившуюся слабость. Между ним и Алексеем Васильевичем завязался руководящий разговор о готовности к пуску, основное содержание которого заключалось в интонационном варьировании слова «нормально».
Быстро, по южному, темнело, но наступающая ночь не несла желанной прохлады. В раскрытые окна врывался все такой же горячий встречный ветер. Я чувствовала, что влажные пятна от подмышек расползлись по блузке чуть не до пояса юбки. После трудного перелета хотелось в душ и в постель, но, судя по намерениям мужиков, отдыха пока не предвиделось. Они ехали на стартовую площадку играть в свои любимые железки, затем собирались устроить небольшой ужин, естественно, с возлияниями. И только потом нас должны будут отправить в домик для отдыха, чтобы завтра, ни свет ни заря, начать все заново на стартовой площадке. Я, единственная женщина в этой потной компании, чувствовала на себе всеобщее безмолвное, но отчетливое сексуально окрашенное внимание. Им, наверное, хотелось знать, будет ли эта шикарная телка пить с ними водку и где она будет спать. Без всякой задней мысли, конечно, просто нормальный мужской интерес к единственной в компании, да к тому же еще и красивой, женщине.
Дорога оказалась довольно долгой – часа полтора, не меньше. За это время наступила черная ночь, накрытая пологом удивительно крупных звезд. По сторонам, во тьме, время от времени возникали призрачные гигантские сооружения космодрома, иногда тоже усыпанные разноцветными звездами, а чаще мертвые и молчащие. Когда-то, говорят, все это жило, суетилось днем, а ночами заливалось светом прожекторов. Пуски ракет – да каких ракет! – шли чуть не каждую неделю. С распадом Союза и обнищанием отрасли стал умирать и космодром.
Однако на площадке, на которой мы в конце концов оказались, признаков разложения не наблюдалось. Преодолев очередной кордон проверяльщиков пропусков, мы въехали на просторную бетонированную территорию, посреди которой в белом перекрестии прожекторов торчала темно-зеленая надежда Ричарда Коллмэна. Честно говоря, по сравнению с только что виденными циклопическими сооружениями, особого впечатления она не производила. Алексей Васильевич тут же пояснил мне для Ричарда, что самой-то ракеты не видно, поскольку она находится внутри пускового контейнера. Ребристый длинный стакан с полукруглой крышей смотрел в черное небо, оседлав корму тяжелого семиосного транспортера. Военное-развоенное устройство, предназначенное для ползания по лесам и чащобам в постоянной готовности плюнуть смертью в ни в чем не повинных людей на том конце света. Разглядывая его, я неожиданно для себя поразилась извилистой судьбе простой русской проститутки, хотя бы и с красным дипломом МГИМО.
Вокруг суетился такой же военный, как и сама ракета, народ. Присутствие иностранца, да еще с такой переводчицей, похоже, всем здесь оказалось безразлично. Прошли времена, когда за подобный визит кого угодно могли бы поставить к стенке. Прошли даже времена, когда такой визит стал уже возможен, но при этом всех местных военных их генералы тупо переодевали в гражданское, как будто от офицера за километр не разит «здравием желаю», «так точном» и «никак нетом».
– Вот она, родимая! – простер Соболев руку жестом, перенятым у виденного давеча Ильича. – Какова, а? Красотка!
– О’кей, о’кей, Майкл! – радовался, как ребенок, Коллмэн. По-моему, он до сего момента вообще сомневался в существовании этой ракеты, и только теперь его отпустило.
Церемония подписания приказа оказалась проста и торжественна. На спине Алексея Васильевича развернули папочку с одним-единственным листочком, на котором в отсвете прожекторов проглядывались то ли пять, то ли шесть скупых строк машинописного текста. Первым поставил свою загогулину местный генерал. Почему-то зеленым фломастером. Вторым черканул Соболев. Возникла бутылка водки. Стоя разлили по рюмашкам и хряпнули без закуски. С особым удовольствием вливали теплую противную дрянь в меня и в Коллмэна. Подавляя подступающую тошноту, погрузились в машины и двинули ужинать.
Спасибо вам, дорогой Саваоф Ильич! Премного благодарен вам за тот набор разнообразных приключений, которые вы обеспечили мне, вселив мою смертную душу в тело милой русской девушки Маши! Когда-то, в прошлой жизни, если вы помните, я холостячил, то есть, с учетом нормальной сексуальной ориентации и более-менее здоровой психики, имел достаточный жизненный опыт и свободные взгляды, и удивить меня чем-либо довольно трудно. Но, после знакомства с Машей изнутри, я открыл для себя совершенно новый взгляд на этот мир и на себя самого.
В частности, последнее приключение состоялось этой ночью. Нет-нет, упаси Боже, ничего плохого или постыдного! Наоборот!
Ужин прошел чудесно. Стол ломился. Звучала музыка. Я много танцевала и с удовольствием ощущала немое обожание десятка собравшихся мужчин, в большинстве военных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80