Отработала первая ступень. Отработала вторая ступень. Полет нормальный. Разгонный блок. Полет нормальный. Разделение. Пуск прошел успешно.
На стартовой площадке сиротливо торчал обугленный стаканчик пускового контейнера. Над его верхним концом, лишенным привычной полукруглой крышки, курился легкий дымок. Как тогда, возле двери моей квартиры, с обреза глушителя пистолета, лежащего на ковролине.
Аудитория взорвалась аплодисментами. Все обнимались и целовались. Потом отправились на банкет. Потом еще раз обнимались и целовались у трапа «Каравеллы». Потом мы втроем – Соболев, Алексей Васильевич и я – наблюдали, как «Каравелла» отрывается от полосы и круто уходит в вечереющее небо, унося счастливого Коллмэна и нагруженную впечатлениями репортерскую команду в дождливую Британию. Потом Соболев сказал коротко:
– П…ц.
Это было первое матерное слово, которое я услышала от него за все годы знакомства.
– Михаил Александрович, – засуетился Алексей Васильевич. – Они еще раз пересчитывают. Думают, может, ошиблись. Через пару часов сообщат окончательный результат.
– Какой, к черту, результат! П…ц, я вам сказал! Все коту под хвост! Не тянет разгонный блок! Двенадцать спутников – не тянет! Десять тянет, а двенадцать – нет! И бабок на переделку – тоже нет! И времени – нет! Ничего нет! И через пару дней все об этом будут знать! Шила не утаишь! Американцы орбиты наших макетов отследят, будьте-нате!
– Но у нас же решение совета директоров, Михаил Александрович!
– Задницу вытрем этим решением! «Локхид» уже на той неделе свои пукалки клепать будет! Чтоб я еще раз на ваши авантюры клюнул! Да и не придется! Конец фирме! Понятно вам?
И Соболев, резко развернувшись, пошел к машине. Алексей Васильевич засеменил за ним, забегая то справа, то слева и бормоча какие-то оправдания. Я, пораженная этой сценой, постояла-постояла, да и побежала вслед. Похоже, о моем существовании вообще забыли, уедут еще без меня, куда я денусь в незнакомом городе?
Ночью в коттеджике с точностью до мелочей повторилась сцена предыдущей ночи, только вторым ее участником оказался не Коллмэн, а Соболев. Кажется, я потихоньку становлюсь матерью-утешительницей для всей всемирной ракетно-космической элиты. Снова звучали пьяные откровения, слезы, жалобы, скрип гостиничных пружин и, наконец, детское сопение в мою сиську.
Лежа в мокрой от пота постели в душной байконурской ночи в обнимку с Соболевым, я размышлял о том, что же все-таки имел в виду Саваоф, засылая меня в эту странную компанию. Маша спала. Бедная девочка! Вымоталась она с этими козлами. Добрая, умная русская женщина, каких в России – полстраны. Возятся, нянчатся с нами, терпят наши выходки, растят наших детей, стирают наши вонючие носки, экономят гроши от нашей воробьиной зарплаты. Любят нас, наконец, совершенно искренне! А за что любить-то? Ведь козлы же, действительно! Позорище. Вот еще раз обосрались. И дальше будем так же обсираться. Недееспособные. А потом, обосравшись, ползем к своим женщинам, и они принимают нас такими, и любят, и прощают, и утешают. Все беды в России – от женщин. Будь на их месте какие-нибудь американские эмансипэ, давно бы уже засунули нам одно место в электромясорубку, и с нашими-то мозгами и душами, да с Божьей помощью, из страны конфетку бы сделали. А так… Недостойна эта страна своих женщин.
Маше снится сон. Снится ей ее муж Макс. Будто летят они втроем по небу в розовом кабриолете какой-то неизвестной марки, но очень красивом. Втроем, потому что вместе с ними маленький мальчик, их ребенок. Тот самый, который мог родиться, если бы не нелепый студенческий аборт, первый и, как потом выяснилось, последний в машиной жизни. Они счастливы и смеются, а внизу под ними расстилается чудесная солнечная страна Россия, тоже полная счастья и гордости за себя и своих детей, какой она никогда не была, и никогда, наверное, не будет. Мчатся навстречу сверкающие солнечными дорожками реки и озера, светло-зеленые чистые березовые перелески, колоколенки с золочеными куполами, разноцветные домики – игрушечки. Красивые, празднично одетые люди смотрят на них снизу и приветственно машут руками. «Это я!» – кричит им Максим, чуть креня автомобиль, чтобы люди их лучше видели. – «Это я все так здорово придумал!» И Маша понимает, что он не хвастается, что это и в самом деле его заслуга – и этот розовый летящий кабриолет, и их счастье, и эта небывалая чудесная страна там, внизу.
Я смотрю машин сон, и жалею, что не умею плакать. Маша счастлива в этом сне. Только во сне. А все мы – Соболев, Макс, Саваоф и я – сволочи.
Я проснулась, как от толчка, от странного ощущения догадки. По-моему, мне снился какой-то сон, и кажется, очень красивый, и в этом сне ко мне пришла догадка. Соболев храпел рядом. За окном коттеджика занимался серый пасмурный рассвет. Оказывается, в пустыне тоже бывают пасмурные дни.
– Соболев! Мишенька! Проснись! Есть идея.
– Какая еще идея, Машка. Дай выспаться. Я вчера как свинья надрался, башка гудит.
– Нет, проснись. Тебе надо поговорить с Максом.
Соболев приоткрыл один глаз.
– С Максом? Зачем?
– Ты не знаешь… У него есть разработки. Он же раньше в лаборатории неракетных средств доставки работал, была такая еще до тебя, в советские времена. Там чудаки одни собирались, НЛО изучали и прочее, ну ты Макса знаешь. Так вот, он набрел на одну штуку, я не знаю, как она действует, но она, как я понимаю, поможет вытолкнуть столько спутников, сколько надо. Ускоритель какой-то. Он, как только ее сделал, сразу уволился, и все материалы с собой забрал. Сказал, что этим дуракам про нее знать не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80