И еще эти усмешки. Кажется, он все меньше и меньше верил в пользу своих усилий.
– Человечество-то вышло. Только не все, и не за тем, за чем надо бы. Ну что, вводить вас в курс дела?
– Вводите, чего уж там. Я помню ваши слова про мою личную ответственность. Так что валяйте. Что там стряслось, на матушке Земле, без моего присмотра? На три года оставить вас, понимаешь, нельзя…
И Саваоф начал рассказывать. Потрескивали свечи, выстреливая клочки белесого дыма. Скрипел и хлопал далекой форточкой старинный дом, жалуясь на невозможность смерти. Бесконечное черное ничто билось в окна неведомым снегом.
А на Земле зрела всеобщая погибель. Кризис девяносто восьмого, которого все давно ждали и к которому никто не готовился, снова вернул Россию в исходную точку. Только в одну и ту же воду два раза не входят.
Максово изобретение пришлось как нельзя кстати. Алексей Васильевич, добывший его, получил свои пару пуль, как и его подручный Николай. И еще многие, очень многие. Потому что оружие возмездия требует жертв. Возмездия за все: за «придите и володейте нами», за «ножки Буша», за «сытый голодного не разумеет», за Рождество раньше Нового года, за «мы прощаем вам 100 миллиардов кредита», за Маркони вместо Попова… За тысячу лет унижений, снисходительной терпимости и вежливого презрения.
Россия не смогла и не захотела играть по чужим правилам. Гордость нищего паче свободы богатого. Железный занавес снова пал с кулис истории, даже не запылившись там: что есть десяток лет уничижения по сравнению с имперскими веками! Да, Россия была, есть и будет империей! Даже как империя она – уникальна! Ей не нужны колонии: она сама себе и метрополия, и колония. Ей не нужны союзники: она сама себе союзник. Ей не нужны враги: она сама себе враг. Она самодостаточна. Может же Земля существовать, не общаясь с внешней Вселенной, не торгуя с другими цивилизациями и не заглядывая к ним в карман? Так почему же богатая и обильная шестая часть суши, заселенная добрым и мудрым народом, не может наплевать на окружающий мир? Пусть он гибнет в собственных миазмах, пусть гниют его мозги, пораженные ложными ценностями, пусть слабеет его зажиревшее сердце. А мы построим рай на нашей, НАШЕЙ земле!
…Меня будит школьный звонок. Он гремит совсем близко, над головой, и этот гром специально придуман для того, чтобы будить покойников.
Четыре тридцать утра.
– Добровольцы, подъем! Строиться на утреннюю молитву! Пятнадцать секунд! Двадцать секунд! Двадцать пять секунд!..
Дежурный идет по проходам, колотя резиновой дубинкой по металлическим стойкам трехъярусных кроватей. В казарме не продохнуть: воздух тесного помещения за ночь насыщен газами, произведенными пятью десятками человеческих организмов.
Звонок гремит, временами срываясь на звонкие трели.
Сидя на своем шатком третьем ярусе, я лихорадочно распутываю тесемки, которыми на ночь к запястью привязаны сапоги. А попробуй не привязать – точно сопрут. Босиком по снегу не очень-то набегаешься. И сапоги, и бушлат – вот они, здесь же, со мной, на третьем ярусе.
Я что, в тюрьме? Или в армии? Что происходит?
Слышны удары дубинки по чему-то мягкому. Крик дежурного: «Я тебе покажу дедовщину! Встать! Какая-такая температура, сволочь! Ты что, хочешь от молитвы откосить? Встать!» Избиваемый доброволец жалобно вскрикивает.
Да-да, мы же еще на прошлой неделе, на ежедневном общем собрании единогласно проголосовали за применение дубинки для борьбы с дедовщиной. Кто, интересно, сегодня дежурит? Молодец, первым решился исполнить волю собрания. Теперь-то пойдет дело, скоро с дедовщиной будет покончено.
Через сорок пять секунд мы уже стоим на плацу кампуса, оправляя бушлаты под брезентовыми ремнями и запихивая в голенища кирзовых сапог уголки портянок. Сегодня холодно, минус двадцать, наверное. Ветер сечет лицо сухими снежинками. Прожектора заливают плац мертвым голубым светом.
Перед молитвой – поверка. Старший товарищ отряда наизусть выкликает личные номера ста пятидесяти добровольцев, и вызванные отзываются: «Здесь, во имя России!», и выкидывают вперед и вверх сжатые кулаки. Отзвуки голосов старших товарищей и добровольцев мечутся между стенами казарм, уносятся ветром в темное небо, перепрыгивают через ряды колючей проволоки, словно хотят сбежать в недальний лес, но, обессиленные, гаснут на пустом продуваемом пространстве полосы безопасности.
Наконец, поверка закончена. Старшие товарищи отрядов поочередно докладывают вожатому кампуса о наличии людей. На трибуну, под бьющееся на снежном ветру святое черно-желтое знамя, выходит отец Константин. Все снимают шапки.
«Дети мои!» – начинает он утреннюю молитву, и его надтреснутый голос, усиленный динамиками, раскатывается над рядами опущенных бритых голов. – «Вознесем молитву нашу ко Господу нашему Иисусу Христу во благополучие и процветание Государства Российского! Да свершится воля Его, и да даст он нам силы исполнить то, что предначертано, и да пребудет с нами на пути праведном вера истинная, православная! Аминь!»
«Слава Господу! Во имя России!», – кричим мы сиплыми голосами, стараясь переорать соседние отряды. Поднимается колышущийся в такт крику лес рук со сжатыми кулаками.
«А теперь, дети мои, „Отче наш“ троекратно!» – командует отец Константин.
И мы так же старательно горланим: «…да святится имя твое, да пребудет царствие твое…»
Меня зовут Петр. Я родился в 1985 году, в апреле. В те самые дни, когда враги начинали рушить все, что веками создавал великий русский народ. Таким образом, вся моя предыдущая жизнь прошла в период тяжелейших испытаний, посланных Родине дьяволом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80