- Тетраэдр, - Вольфганг показал руками, - вопросительная форма. Он
хочет говорить.
- А ты что же?
- Он хочет говорить с вами.
Вот как. В другое время это было бы любопытно. Значит, уже и
вариадонты научились разбираться в человеческой иерархии, подай им не
кого-нибудь, а начальника станции, будто от него в самом деле многое
зависит. И ведь догадались послать Третьего, а Джулия еще уверяет, будто
им чужд практицизм... С нами же рядом жили, у нас учились. Третий самый
упорный, не уйдет, пока не получит ответа, - а что ему можно ответить? Что
мы все ему можем ответить? Симо почувствовал ужас. Но если вариадонт
спрашивает - нужно отвечать. Никто не скажет, почему. Просто нужно.
Не очень далеко из трясины бил грязевой гейзер, похоже, тот самый,
что заработал еще с вечера и все никак не мог иссякнуть. А может быть,
другой. Сельва дышала. Там, откуда она отступила при последнем выдохе,
простиралась широкая полоса грязи, окаймляющая необозримую
коричнево-зеленую стену зарослей. Стену осточертевшую. Стену, готовую к
броску, колышущуюся, будто от ветра, хотя ветра не было и не могло быть
ветра, способного заставить сельву колыхнуться - сельва не обращала
внимания даже на ураганы, изредка достигавшие гор. Она была безгранична.
Она была равнодушна ко всему постороннему, как бывает равнодушно большое
животное к судьбе насекомых, хрустящих у него под ногами.
Сельва дышала. Ошеломляющая вонь гниения перебивалась острыми
запахами жизни, чужой, странной и страшной для всякого осмелившегося
углубиться в топкие чащи или не успевшего уйти от прилива. Сельва
шевелилась. Временами из темной глубины невероятно сплетенных ветвей
по-змеиному выскальзывало гибкое корнещупальце ползучего тростника, тяжело
плюхалось в жижу и, найдя незанятое место, мгновенно укоренялось, твердело
и прорастало десятком жестких стеблей, очень похожих на земной тростник,
если не знать их способности остановить вездеход, оплести его со всех
сторон, играючи приподнять над топью, примериться и со смаком разорвать,
как большого твердого жука... Стена двигалась. Коричнево-зеленое тесто
ползло вперед. Начинался новый вдох.
Это был еще не прилив, сельва лишь просыпалась. Ворочалась.
Накапливала силы. Еще день-другой она будет дышать, с каждым часом все
размашистее, потом замрет на недолгое время - и ринется вверх, по камням,
по голым склонам, по мутной остекленевшей слизи, оставшейся с зимних
приливов... А может быть, и по вагончикам биостанции, есть такая
вероятность. На прилив лучше смотреть откуда повыше, например с той
стороны разлома, стоять на краю и снимать на пленку, как падают вниз и
корчатся на дне ползучие гиганты и чуткие ветвистые плотоядные, а еще как
сыплются вниз колоссальные одноклеточные, упакованные в мембрану, поросшую
отравленными иглами, как шарахаются от них коричневые фитофаги с
рудиментарным фотосинтезом и слепые, но стремительные в атаке болотные
гады, разбуженные всколыхнувшейся топью, - да мало ли безмозглых и
бессмысленных тварей создано природой в припадке избыточности и неизвестно
зачем, а ведь каждая форма уникальна, каждую беречь надо. Так же, как и
себя от нее. Но после отлива подбирай все, что осталось - раздолье: иногда
сельва позволяет людям считать себя объектом изучения, могла бы ведь и не
позволить... Вот и сейчас, выдирая бахилы из клейкой грязи, Симо привычно
отметил незнакомый прежде вид фотосинтезирующей планарии и еще что-то
мелкое, копошащееся в трясине и ничего путного не напоминающее. Животное.
Пожалуй, новый отряд, а вернее всего, класс или даже тип. Поймать бы, -
подумал Симо, - Джулии показать, самому покорпеть... Но он хорошо знал,
что не станет этого делать, потому что совсем рядом, в десяти шагах от
живой стены, в грязи, увязнув в ней основанием, стоял вариадонт.
Судя по всему, он стоял уже давно - должно быть, приполз сразу после
толчка, еще до рассвета, и Симо проклял себя за то, что не рискнул выйти
под ливень - ну пусть бы сбило с ног... Это действительно был Третий. Он
ждал.
- Привет, - сказал Симо.
Тетраэдр задвигался: не то приглашал к разговору, не то просто устал
быть тетраэдром. Нет, все-таки приглашал. Симо почувствовал покалыванье в
висках, что-то теплое пришло и вдвинулось в мозг - вариадонт налаживал
связь.
- Ты хоть из грязи-то вылези.
Третий скруглил углы, сплющился с боков. Симо моргнул. Теперь к нему,
медленно раздвигая грязь, катилось огромное рубчатое колесо: не иначе,
вариадонт где-то у границы подсматривал за армейским вездеходом. Очень
похоже. Только к тем колесам грязь липла, а к этому - нет. На твердой
почве колесо завалилось набок, подпрыгнуло, будто резиновое.
- Все шутишь, - сказал Симо. - Не до шуток ведь тебе, знаю. Тоже
вроде нас, только что врать не умеете... Ты ведь спросить пришел, так я
жду, спрашивай...
Он знал, о чем спросит Третий. Вариадонт, он же кучевик, он же
нуклеед, каких только названий им не выдумывали, а до сих пор ни одного
годного, каждое каким-то боком равняет их со зверьем. Вариадонт. Зверь-де,
меняющий форму тела по своему разумению. Оч-чень исчерпывающе, знаете ли.
Креодонт. Мастодонт. Глиптодонт. Глипт.
- А человеком можешь?
Колесо без видимых усилий встало, точно в фильме, пущенном в обратную
сторону, потянулось вверх, вырастая в колонну, и колонна выпустила из
себя, как выстрелила, отростки-руки и шар головы, лопнула снизу, формируя
ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12