Кажется,
он торопился. Дядя Коля поворчал в усы, сходил куда-то и включил аварийное
освещение.
- Сойдет, - буркнул он, возвращаясь. - Будет тебе зачет. Только в
следующий раз ты так нож рукавом не лови - распорешь вену. Усек?
- Усек, - сказал я, вынимая из рукава нож и вертя его в руках. Лезвию
было далеко до стерильности, и на нем запеклась кровь. Не моя. Я брезгливо
взял нож за лезвие и запустил в дощатую стену - под потолок, чтобы не
сразу достать. Потом вытянул из кармана платок и вытер руки.
- Чего это с тобой сегодня? - поинтересовался дядя Коля, влезая на
стол и вешая на место портрет Герца. - Неприятности?
Я не ответил.
- А ты нахал, - задумчиво сказал дядя Коля. - Как тебе пришло в
голову проводку-то оборвать? Секунды три на халяву поймал. Мой недосмотр.
Когда дядя Коля говорит задумчиво, это опасно. Можно невзначай
схлопотать по спине какой-нибудь оконной рамой.
- Как ты мыслишь, дядя Коля, - спросил я, указывая кивком на засевший
в стене нож, - скоро у нас в институте появится секция самообороны от
ВИЧ-девять?
Он только ухмыльнулся. По-моему, он не боялся ВИЧ-девять. Он вообще
ничего не боялся.
- Ну, я пошел? - сказал я полуутвердительно.
- Погоди. - Дядя Коля пошарил под столом, нашел и убрал в карман
макет пистолета. Разгибаясь, он попытался заглянуть мне в глаза. Ничего у
него не вышло. - Серьезно: что с тобой сегодня?
Я пожал плечами. Со мной сегодня ничего не было. Ничегошеньки. Разве
что в этот обыкновенный день мне все особенно осточертело. Мне осточертел
институт. Осточертело сдавать еженедельные зачеты дяде Коле. Осточертел
холод и серые сугробы на улицах. Пожалуй, мне просто надоело так жить.
А может быть, мне вообще надоело жить? Гм. Ценная мысль. Главное,
свежая и оригинальная. Надоело вот, и все. Прямо с утра.
Я об этом потом подумаю, ладно?
- Так, чепуха, - сказал я, изображая улыбку. - Все в норме.
- Это не норма, - возразил дядя Коля. - Сегодня ты был готов убить. И
не мотай головой, я видел. Нельзя звереть во время боя. Наша задача -
выжить самим и по возможности дать выжить другим. Даже тем подонкам, что
хотят проломить тебе голову. Это ясно?
Это было ясно. Хорошо еще, что дядя Коля не сказал про другую щеку, а
то я бы не удержался и спросил, нужно ли подставлять и гениталии. Дядя
Коля озверел бы. С его рефлексами бойца и плитами вместо мышц легко быть
гуманистом и проповедником ненасилия. В общем, люби человека и если не
желаешь о нем думать, то хотя бы помни о его неприкосновенности. Себе же
неприкосновенность обеспечь сам. Куда уж ясней.
Я покивал, соглашаясь. Кажется, дядя Коля мне не поверил. И
правильно.
- Зачет-то я тебе поставлю, - неохотно сказал он, - только запомни,
что я тебе сказал. А теперь иди с глаз, тебе пора.
Это я и сам знал. Сейчас было половина девятого, а занятия начинаются
в девять. И еще было бы неплохо забежать к шефу и дознаться, какую гадость
он мне уготовил на следующий семестр. В коридоре, где было посветлей и
висело зеркало, я бегло осмотрел фасад и тыл, стряхнул с костюма мелкий
мусор и привел себя к каноническому виду. Доцент доцентом. В торце
коридора кто-то малознакомый, повесив себе на каждую ногу по блину от
штанги, с натужными стенаниями корчился на перекладине, вытягивая
подбородок кверху так, будто тонул в непролазном болоте. Морда лоснилась.
Из-за двери с табличкой "Секция каратэ" доносились сочные удары, звуки
прыжков и кошачий мяв. Дверь напротив, с надписью, извещающей о том, что
секция айкидо находится именно здесь, а не где-то еще, была заперта на
висячий замок: по-видимому, инструктор все еще пребывал в реанимации.
Теперь секция наверняка распадется, даже если этот непротивленец выйдет на
службу завтра. В институте в айкидо уже верят слабо. Гораздо больше верят
в подручные средства.
Подвал - гардероб - улица. Снаружи лениво мела поземка и торчали из
сугробов мертвые деревья. Небо было низкое, крашеное под пасюка на
асфальте. С утра студгородок успели расчистить; редкие ранние студенты,
зевая от холода, уже потянулись за разумным, добрым, вечным. Где-то во
внутреннем дворе, невидимый отсюда, мычал движком снегоед, пробивая
каньоны в свежих завалах, и неожиданно взревывал, напоровшись на пень или
остаток какой-нибудь ограды. Оттуда тянуло промозглостью и высовывалось
облако холодного тумана. Я поежился и плотнее запахнулся в куртку. Днем,
пожалуй, подтает, особенно на тротуарах, все-таки в городе теплее градусов
на семь, если не больше. Может быть, даже удастся увидеть открытую землю,
давно я ее не видел, - черную, сырую, восхитительно липнущую к подошвам, с
прелыми мочалками ископаемой травы. Чавкающую. Что ж, может быть, и
удастся, день на пятьдесят шестой параллели сегодня совсем не плох. Лето.
Прошлое лето было холодным. Без единой оттепели. Прошлым летом я
познакомился с Дарьей и по выходным мы ходили на лыжах. Подальше за город,
куда глаза глядят. Как правило, глядели ее глаза. Я наполнял термос кофе и
пихал в рюкзак бутерброды. Мы искали лыжню и, если находили, забирались
далеко в глубь леса. Там не так сквозило. Она убегала вперед, потому что
лучше меня ходила на лыжах, и ждала меня, когда у нее замерзали руки. А я
на эти руки дул. Помню, мы нашли в лесу карликовую сосну, с которой еще не
ссыпались иглы, и Дарья объявила это чудом. Потом она хотела еще раз
добраться до той сосны, только я не пустил. Незачем. Сейчас на той сосне
наверняка не осталось ни одной иголки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12