.."
Да, Дзю, можешь. Сам видел.
-- Правильно...-- Друдл говорил все медленней и тише.-- Возьми его. Теперь --
ты -- шут... Кабира... Единственный. Пусть смеются... пусть... это лучше, чем
убивать... Как у Друдла-дурака... обрывается строка... до свиданья, Чэн-в-
Перчатке!.. встретимся через века... ой, жжет-то как!..
Больше он не двигался.
Несколько теплых и соленых капель упали на мою рукоять.
Нет, не кровь.
Слезы.
А потом Чэн отвернулся от неподвижного Друдла, и глаза Чэна Анкора были
суше и страшнее песков Кулхана. Он сунул Дзюттэ за пояс, рядом с моими
ножнами, и, по-прежнему держа меня в левой руке, пошел прочь от переулка.
У стены он остановился, нагнулся и железной рукой, на тыльной стороне
которой налипли волосы и клочок сорванной кожи, поднял с земли Сая
Второго.
Я молчал.
Я бы сделал то же самое.
И вот так, с Саем в правой руке и со мной в левой, Чэн Анкор, Чэн-в-Перчатке
вернулся в дом.
ПОСТСКРИПТУМ
Звон оружия, и без того еле слышный из-за расстояния, не разбудил спящих
гостей в доме Коблана. А даже если бы и разбудил -- мало ли Бесед случается в
Кабире хоть днем, хоть ночью...
Просто Фальгриму Беловолосому очень захотелось пить. А за водой пришлось
выходить из комнаты, в темноте спускаться вниз, долго искать кувшин на
неубранном после вчерашней попойки столе, потом отводить душу по поводу
отсутствия в кувшине -- как и в бутылях -- хоть какой-нибудь влаги...
Когда выяснилось, что никто в доме уже не спит и даже наоборот -- наспех
одевшись, все толпятся в дверях и кроют Беловолосого на чем свет стоит --
Фальгрим долго недоумевал, вяло отмахивался от наскоков злого спросонья
Диомеда.
За что? Вернее -- почему?! И шел-то он тихо, и с лестницы падал всего два раза,
и по стенам колотил не со знал, а для ориентации; а что ругался -- так ведь
вполголоса, и по уважительной причине, когда проклятущий стол грохнулся ни
с того ни с сего прямо ему на ногу, а нога-то босая...
В общем гаме -- а недоумевал Фальгрим ничуть не тише, чем вел себя до того --
как-то не сразу обратили внимание на сохранявшего хладнокровие Коса ан-
Танью, первым обнаружившего отсутствие Чэна Анкора и шута Друдла, а
также отсутствие их оружия в оружейном углу.
Зато когда обратили... было уже поздно.
... Все поспешно расступились, словно повинуясь неслышному приказу, и
удивленно задребезжало оружие, когда вошел Чэн Анкор. Он, не задерживаясь,
обвел тяжелым взглядом собравшихся, потом прошел к опрокинутому столу и
тщательно вытер свой меч о скатерть.
На полотне остались ржаво-красные полосы.
-- Там...-- глухо бросил Чэн и махнул правой рукой, в которой был зажат узкий
кинжал с изящно выгнутой крестовиной, куда-то в сторону левого крыла дома.-
- Там, в переулке... Коблан, захвати факел... темно в Кабире... темно!..
И железный кулак сжался еще сильнее, будто узкий кинжал мог вырваться и
сбежать, или ядовитой змеей броситься на кого-нибудь.
Все кинулись на улицу, машинально прихватив из угла свое оружие, и никто
поначалу даже не успел удивиться тому, что из-за пояса Чэна торчит рукоять
тупого кинжала-дзюттэ, который вечно таскал с собой шут Друдл Муздрый.
Все, кроме Кобланова подмастерья, случайно оставшегося этой ночью в доме
своего устада. Чэн, спрятав Единорога в ножны, придержал подмастерья за
рукав наспех наброшенного чекменя -- и почему-то первым, что бросилось в
глаза обернувшемуся юноше, был кинжал-дзюттэ шута за поясом Чэна Анкора
Вэйского.
-- В кузню! -- Чэн страшно оскалился, что должно было, наверное, означать
улыбку, и властно подтолкнул остолбеневшего парня.-- Ключи не забудь!..
Примерно через час, когда бойня в переулке перестала быть тайной, когда
проводили обреченными взглядами паланкин, где над телом Друдла -- изредка
еще содрогающимся -- склонился личный лекарь эмира Дауда, чьи старческие
пальцы с суетной безнадежностью перебирали в сумке какие-то склянки; когда
у маленькой Чин кончились слезы, а у Фальгрима -- проклятия, когда никто
так и не решился назвать своим именем то, что совершил в эту ночь однорукий
Чэн -- короче, когда все наконец вернулись в дом, а затем под
предводительством сурового Коблана прошли в кузню, то вопросы, готовые
сорваться с языков, так и остались незаданными.
Дверь в Кобланово "царство металла" была распахнута, в глубине у
раскрытого сундука виновато разводил руками встрепанный подмастерье...
А на шаг от дверного проема стоял Чэн Анкор, с головы до ног закованный в
железо.
Во всяком случае, так показалось собравшимся -- хотя сам Абу-т-Тайиб Абу-
Салим аль-Мутанабби, встань он случайно из своего могильного кургана,
увидел бы, что немалая часть его знаменитых лат со временем подрастерялась,
отчего тяжелый доспех перестал быть тяжелым, став чуть ли не вдвое легче.
И конечно же, узнал бы неистовый Абу-т-Тайиб свой кольчужно-пластинчатый
панцирь с выпуклым нагрудным зерцалом синей стали и сетчатым пологом с
разрезами, опускающимся до середины Чэновых бедер; узнал бы вороненые
наручи и оплечья -- подбитые изнутри, как и панцирь, двойным лиловым
бархатом, между слоями которого для упругости был уложен конский волос;
узнал бы островерхий просечной шлем со стрелкой, закрывающей переносицу
хозяина, и свисающей на затылок кольчатой бармицей...
На овальном зерцале было выбито двустишие-бейт, которое аль-Мутанабби
когда-то посвятил себе и своему мечу:
-- Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл --
И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..
Словно канули в безвременье века и события, и вновь заговорил первый эмир
Кабирский -- пусть лишь память осталась от аль-Мутанабби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169