За спиной болталась холщовая котомка на веревочной лямке… Сам человек был невысоким, коренастым, неопределенного «среднего» возраста — от тридцати до пятидесяти — имел неопрятную рыжую бороденку, нос картошкой с широченными ноздрями, глубоко посаженные глаза под мохнатыми, похожими на двух склеившихся гусениц бровями.
Все это сразу бросилось Генке в глаза. Мохнатые «гусеницы» его прямо-таки загипнотизировали. Они зашевелились, словно устраиваясь поудобней, расцепились, полезли вверх, извиваясь, затем снова упали вниз и там, над самой переносицей, вновь склеились намертво. Потом Генка услышал фразу с отчаянным «оканьем»:
— Ты, лешачина, подь отседа! Топор у меня — зарублю!
Обладатель «гусениц» и своеобразного говора сбросил с плеч котомку и впрямь вынул топорик на коротенькой ручке.
— Э-э-э! — поднял руки Генка. — Ты чего, дядя?
— Ничо! — грозно сказал мужик. — Подь отседа, лешак!
— Почему лешак-то? — попятился Генка и сразу вспомнил, что до сих пор не снял скафандра. — Погодите — я разденусь!
Он лихо выпрыгнул из скафандра. Мужик попятился, выставив перед собой топор. Глазки его настороженно бегали из-под насупленных «гусениц», осматривая Генку с головы до ног. Видимо, осмотр его удовлетворил. Во всяком случае, топорик мужик опустил.
— Пошто вырядился так? — хмуро спросил он. — Рубанул бы вот — взял бы грех на душу, прости господи! — Мужик переложил топор в левую руку и размашисто перекрестился.
— Это же скафандр! — Генка поддел ногой спецкостюм. — Защитная одежда такая.
— От кого сщищался-то? — усмехнулся мужик, сощурив глаза. — Тута, гуторят, зверья нет… Сам-то отседова будешь?
— Нет, с Земли я, — признался Генка, догадавшись уже, что странно одетый человек — его однопланетник. Разве мог он предположить, что понятие «планета» для того не ведомо?
— С Земли? — удивился незнакомец. — Так и я, чай, не с неба! — Он вздохнул, достал из котомки кисет, клочок бумаги и принялся скручивать «козью ножку». Глянул на Генку и протянул кисет: — Будешь?
— Не курю, — ответил Генка и стал складывать скафандр. Между делом поглядывал на собеседника, пускавшего густые струи пахучего дыма. — А вы были уже тут?
— Впервой я… — Мужик затянулся самокруткой так, что табак затрещал, словно сучья в костре. — Петро сповадил, ходил он лонись сюды. Надысь вернулся. Хвалился — шибко дородно тутока!
Генка наморщил лоб, продираясь сквозь частокол незнакомых слов. Мужик заметил это и нахмурился:
— Чо-то? Не баско тутока? Петро гуторил — и землица, слышь, дородная, и народишко незлой. Тока неруси все: не по-нашему лаются.
— Да нет, здесь неплохо вроде бы, много наших живет… — Генка продолжал морщить лоб в сомнениях. — Из Великого Устюга в основном.
— С Устюга? Не слыхал про то… Петро никого не видывал. Неруси одне — трындел.
— Странно, — сказал Генка. — А вы сами-то откуда?
— С Васина я. Где Устюг, так за рекой Васино и есть.
— И что, плохо там?
— Пошто плохо? Шибко дородно!
— Так чего вы сюда-то?
— А чо мне тамока? Бобыль я, женка померла: рожала — и померла… И ребятеночек помер. Родителев нету. Сестра замужем. Брат на службе царевой.
— Что значит — «царевой»? — крякнул Генка. — На государственной?
— На государевой, на царевой — все едино! В солдатах он: царю-батюшке служит. И в турецкую воевал. А домой вернется ли — то не ведомо.
— Постойте, постойте! — взмолился Генка. — Русско-турецкая война? Сколько ж ему лет, вашему брату?
— Сорока нету ишшо, а скока — не щитал я, да и не учен. Это вы, городские, и гуторить баско могете, и щи-тать…
— Ничего не понимаю… А сейчас какой год, по-вашему?
— Не ученый я — говорено ж! Осьмидесятый ли, што ль…
— Восьмидесятый?! — Генка подскочил к мужику и схватил его за плечи. — Тысяча восемьсот восьмидесятый?
— Ты пошто енто? — испугался мужик, сбрасывая Генкины руки с плеч. — Гляди — топор у меня! — Он снова выставил перед собой топорик, а мохнатые его «гусеницы» поцеловались у переносицы.
Генка сжал ладонями голову и опустился на землю.
— Как же так? — прошептал он. — Что же теперь?
И тут Генку будто что-то качнуло. На миг, как ему показалось, потемнело в глазах, а в ушах нехорошо зазвенело… Генка зажмурился, тряхнул головой, а когда снова открыл глаза, увидел, что все вокруг слегка изменилось: стало меньше деревьев, река будто чуть-чуть отдалилась… Но мужик с топором по-прежнему стоял рядом. Только другой — хоть и очень похожий: такая же борода, штаны, заправленные в сапоги, грубая рубаха без ворота, но на нее наброшен кургузый пиджачишко, а вместо картуза на голове кепка. И топор был побольше. Причем держал его мужичок, замахнувшись.
— Но-но-но! — вскочил и отпрыгнул назад Генка — Хорош топорами махать!
— Сгинь, лешачина! — продолжал размахивать топором мужик. Впрочем, он тоже пятился от Генки.
— Да что вы все со своим лешачиной? — буркнул Генка и поискал глазами скафандр. Скафандра нигде не было. Хорошо еще, что рюкзак со шмотками и документами остался у Генки за плечами. — Человек я! Геной зовут.
— Откель же ты выпрыгнул, Гена? — насупился мужик. Брови у него были не столь густы, как у предыдущего, на «гусениц» не тянули, а вот выражался он один в один, как тот. — Пошто людев пужаешь?
— Сам не знаю — откель, — признался Генка. И сразу спросил: — Год сейчас какой?
— Голову, знать, зашиб, — сочувственно покивал мужчина. — Тридцать седьмой таперича.
— Тысяча восемьсот?
— Шибко зашиб, видать, — зацокал мужик языком. — Девятьсот тридцать седьмой.
— Девятьсот?! — ахнул Генка, но тут же понял, что одежда на мужчине для десятого века слишком неподходящая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113