Головную лошадь я видела — она была светлой масти и мелькала впереди смутным пятном.Вскоре после наступления темноты, Хаарт перевел лошадь в шаг, мы прошагали еще минут десять, и, наконец, остановились в каком-то месте, которое, по-моему, ничем не отличалось от остальных. Мне ничего не оставалось, как слезть тоже. Он молча смотрел, как я расстегиваю подпруги, кладу перевернутое седло на землю и протираю спину лошади пучком травы.Потом он сказал:— Странно, что ты хoть как-то ездишь верхом.— Мой отец был палеонтологом. Я ездила с ним в экспедиции.Он даже не спросил, что такое палеонтолог, а, может, знал. Забрал у меня повод и увел лошадей куда-то за поваленное дерево.Потом вернулся и стал разводить костер. Делал он все привычно, умело, но за все это время не произнес ни слова. Я особенно не усердствовала — просто сидела и смотрела на огонь. Когда в котелке закипело то, что там кипело, он протянул мне жестяную кружку. Это был какой-то отвар из трав, по вкусу дрянь порядочная, но, по крайней мере, горячий.— Есть хочешь? — спросил он.— Ага, — удивленно откликнулась я.Он порылся в своем рюкзаке и протянул мне подозрительного вида хлеб, уже довольно черствый, и кусок такого же черствого сыра. Я подмела все это за пару секунд — я и не думала, что так оголодала.Он спокойно наблюдал за мной.— Тебе действительно нужно туда возвращаться? — наконец, спросил он.Я как следует подумала.— Зачем? Я хочу сказать… что я там оставила?Я оставила там холод и мрак, и звуки выстрелов на ночных улицах, и друзей, которых уже не было. Та жизнь закончилась, когда за мной гнались штурмовики — с таким же успехом они могли меня убить.В тяжелых временах нет ничего хорошего — они ломают вашу жизнь равнодушно, не спрашивая — все, на что вы надеялись, все, о чем мечтали… Но, когда они наступают, гораздо легче отличить важное от неважного. Все, что, казалось, определяло, все, что наполняло существование смыслом во дни благополучия — карьера, достаток, престиж… кто теперь об этом думает? Только о том, без чего человек действительно не выживет — не может выжить — безопасность, еда, сон… безопасность.— По крайней мере, тут спокойно, — сказал он. — Там, у вас, сейчас не слишком уютно. Я еле выбрался.— Ты хочешь сказать, что в том, что ты ходишь туда и обратно… нет ничего особенного?Он пожал плечами.— Если можешь добраться куда тебе нужно, это не так уж и сложно. Я знаю несколько человек отсюда, которые болтались там довольно долго. И — наоборот.— И никто об этом не знает? Там, у нас, я хочу сказать… Я ни о чем подобном не слышала.— Предположим, ты выбралась бы обратно, — сказал он. — Ты стала бы об этом говорить?— Да нет, я же не совсем безумная. Какой смысл рассказывать — мне бы просто никто не поверил. Но это все как-то…непонятно.Он кивнул.— Я и сам не знаю, как это происходит. Всю механику, я хочу сказать. Но если прикинуть…это — единственный проход, о котором мне известно. Но, наверняка, должны быть еще… в других местах.Костер трещал, отбрасывая на мокрые стволы черные и красные тени. Я сидела, завернувшись в пальто — не потому, что здесь было холодно — это был полусознательный жест самоизоляции. В темноте за мной и передо мной лежал абсолютно чужой мир.— Когда я забралась на ту скалу, — сказала я наконец, — там, внизу, был обрыв и дальше — лес. А дальше — что?— Дальше и есть лес, — ответил он. — Несколько дней пути — сплошной лес. А потом — болота. Но они гораздо дальше, очень далеко. Кочевье идет откуда-то оттуда.— Кочевье?— Я думаю, что-то происходит с этими болотами время от времени. Может, они высыхают или вымерзают, не знаю… И вся живность оттуда, скопом, валит на побережье. Обычно они проходят по равнине, мимо моего дома. В это время лучше не выходить.— Какая живность?— Не знаю. У вас таких нет.— А в эту сторону — что?— Лес. Потом равнина. Люди здесь в основном живут на равнине. У кромки лесов.— И ты говоришь, что тут безопасно? При том, что какие-то странные твари…— Это опасности, которые можно предвидеть, — сказал он. — Конечно, все дома огорожены. туда так просто не пройдешь. Но это от животных, не от людей, понимаешь?— Ты потому и таскаешься с ружьем?— На всякий случай, — сказал он. — Кто знает… Кстати, там в рюкзаке, есть одеяло. Если ты хочешь спать…Спать я хотела, но заснуть никак не могла. Может, просто, чересчур устала. Такое бывает.Он молча глядел на огонь. Сидел он спокойно, расслабленно, но производил впечатление человека, который в случае опасности может отреагировать моментально.— Тебе нужно будет выучить язык. — сказал он.— Язык?— Я говорю на вашем языке потому, что жил на той стороне какое-то время, — пояснил он, — но тут, понятно, мало кто его знает. Вообще-то, здесь несколько наречий, но если ты, хотя бы, будешь знать язык кейяр…— Кейяр?— Ну, людей. У сульпов свой язык.Наверное, мне и самой следовало это сообразить — не будь у меня в голове такая неразбериха. Когда-то у меня были способности к языкам…ладно.Я наугад ткнула пальцем в ближайшее дерево и спросила:— А это как называется?Он сказал.— Это значит — просто дерево? Или именно это?— Именно это.Может, у них вообще нет слова для просто дерево, как у эскимосов слова для просто снег? Поди пойми.— Я должна записать это, а то ведь забуду. У тебя есть карандаш какой-нибудь? Бумага?— Нет. — Он подложил под голову рюкзак и лежал, удобно растянувшись у костра. — И не рассчитывай их раздобыть где-нибудь. Тут такого просто нет.— На чем же…как вы здесь пишете?— Никто тут не пишет. — сонно ответил он. — кому это нужно.Я обиделась.— У нас азбука была еще в Древнем Египте. Или что-то там такое.Он не ответил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40