Глаза его по-прежнему горели красным огнём, и на протянутой к чаше лапе виднелись длинные когти. Человек начал пить, и струи крови пролились ему на подбородок, на зелёный плащ. А деревенские между тем плясали, и Дудочник наигрывал адский мотивчик.
Правда.
Она увидела пару любовников в лесу и козлоногого, наигрывавшего им, пока они терзали друг друга в горячке страсти. Похоть, горевшая в их глазах, казалась бледным отблеском сверкающих глаз козлоногого, извергавшего на них своё семя.
Правда.
– «Воздержись от телесной похоти, что угрожает душе твоей», – провозгласил человек под капюшоном. – Не это ли чудовище вдохновит тебя, дитя? Допустишь ли к своему невинному телу его безбожную проказу?
– Н-не…
Воспалённый мозг давал картины одну отвратительнее другой, и Али начала задыхаться. Тошнота подступила к горлу. Она что было силы рвала верёвки, но спасения не было; не было спасения ни из плена, ни от видений, которые человек под капюшоном посылал ей через своё распятие.
– Писание вопрошает: «Если с нами Господь – кто против нас?», и я отвечу тебе: сатана. Взгляни на его деяния, дитя. Неужто ты и теперь обнимешь его? За соитие с ним ты продаёшь свою душу. Повторяй за мной: «Господи, помилуй меня, грешную…»
Али почти не слышала его. Нестройная музыка, адские картины все дальше загоняли её в безумие. «Вы мне лгали! – кричала она тайне, Малли, Льюису. – Вы лгали мне. Вы говорили, он хороший, но вы врали, врали, врали…»
– Имя им легион, – возглашал безликий, – но един Сын Божий! Дитя, прими его как своего спасителя!
Бешеный водоворот мучительных, жестоких видений затянул Али и лишил разума. Она, как за соломинку, цеплялась за слова стоящего перед ней, но при имени Христовом перед ней вставало видение Иисуса, распятого на кресте, корчащегося в муках, с полными боли глазами и в терновом венце, раздирающем лоб.
Здесь не найти было утешения. Все то же самое: жестокость и боль. Если Христос был Спасителем, на что надеяться после того, что сотворили с ним люди? Что они сделали с ним, сколько зла творили его именем? Пытали, и насиловали, и убивали – все именем того, кого пригвоздили к кресту и распяли бы снова, если бы он вернулся к ним теперь.
«Тут Льюис был прав, – думала она, уже отказываясь от борьбы. – Что толку бороться? Лучше просто уйти, отказаться от жизни, раз она такая. Если за улыбкой люди прячут ненависть и злобу друг к другу. Хоть в одном ты не соврал, Льюис».
– Если желаешь спасения, – твердил безликий монах, – то прими Господа. Он один может встать между тобой и чудовищем, в когтях которого ты оказалась. Прими Господа, дитя! «Враги его станут лизать прах». Прими Господа как Спасителя, и ты спасёшься!
Но Али не слушала. Она уцепилась за одну мысль, и там, где ничто не могло помочь, эта мысль помогла.
Льюис.
Что Льюис говорил о тайне?
Он всегда был отражением того, с чем приходили к нему люди.
Так, если вы приходите к нему с ненавистью и похотью, то и в нем увидите их отражение. Но если прийти к нему с добром, без зла… Никто не совершенен, но если ты стараешься быть хорошим и приходишь к нему с добром, тогда и он для тебя будет хорошим – разве не так? Она представила себе Христа: не страшную картину распятия, а другие, где он изображался добрым, нежным…
Свет затеплился в ней, выжигая навеянные безликим картины. Да, мучитель показывал ей правду, но не всю правду.
Свет разрастался в ней, и человек под капюшоном стал спотыкаться на словах, шагнул назад, поражённый, даже испуганный тем, что увидел в лице своей жертвы. Как только распятие отодвинулось от её лба, мысли Али прояснились. Новый огонь, её внутренний огонь сжигал смятение и страх. Перед ней встал лик Христа, и Али улыбнулась, увидев, что у него – глаза тайны.
Это оказалось так просто, что она готова была расплакаться. Тайна – это лишь то, что ты ей приносишь.
Свет, горевший в ней, начал сочиться сквозь кожу, и теперь она походила на сияющую огненную статую. Вспыхнули и распались верёвки. Оттолкнувшись от ствола, Али двинулась на монахов. А если и они лишь то, что ты им приносишь? Они преследовали её, потому что она, вернувшись из ниоткуда, принесла на себе запах иного мира. И не её ли собственные страхи и сомнения вложили слова в уста безликого монаха?
– Не надо меня спасать, – тихо проговорила она.
Огонь выплеснулся из неё и ударил в безликие фигуры монахов. Они задымились, плащи на них обвисли, опали, и перед ней снова замельтешила свора псов, боязливо поскуливавших и шарахавшихся от наступающей на них девочки. Когда вся свора разбежалась, Али устало остановилась.
«Только и всего? – подумала она. – Так просто?»
– Так уж просто было? – спросил голос у неё за спиной.
Обернувшись, Али увидела у сосны тайну. Бараньи рога круто поднимались надо лбом, и зелёный плащ ниспадал с плеч.
– Ещё немного, и ты бы потеряла жизнь, – добавил он.
Али взглянула ему в глаза. Она больше не чувствовала того трепета, который объял её перед ним в прошлый раз. Создание, спокойно стоявшее под деревом, казалось старым другом.
– Я тебя звала, – сказала Али, – но вместо тебя пришли они.
– Ты не могла не столкнуться с ними. Я пришёл тебе помочь, но ты справилась сама.
– Но ведь ты мне помог? Я бы сдалась, если бы не вспомнила, что говорил Льюис: что ты – то, что мы тебе приносим. Это ведь так и есть?
Рогатый кивнул.
– Ты хочешь быть свободным? – спросила его Али. – Ради этого все и было затеяно, знаешь ли. Мне надо было узнать, хочешь ли ты быть свободным.
– Хочу я быть свободным или ты?
– Ну… не знаю… Конечно, я хочу быть свободной. Но я думала, я и так свободна. А ты?
– Я не могу быть свободным, если свободы больше нет у людского рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98