И вот, словно пловец, ныряющий в холодную воду, он шагнул вперед.
Вначале он ощутил лишь слабую вибрацию. Но по мере того, как он приближался к столу и лежавшему на нем Камню, эта вибрация нарастала, становилась все более мощной и резкой. И когда, наконец, он коснулся талисмана, Камень застонал так громко, что этот звук услышали все воины, выстроившиеся в коридорах дворца.
И тут же их общий торжествующий крик почти заглушил стон Фал Лиа.
Утер был королем.

Глава 15
Тентажель

Стоя на коленях в полосе света, падающего из узкого, похожего на бойницу окна, в которое ветер швырял горсти снега, Игрейна дрожала от холода. Щеки покалывало морозными иголками, и даже волосы покрылись инеем. Было слишком холодно, чтобы молиться, даже слишком холодно, чтобы верить в Бога, и проповеди аббата Илльтуда казались ей нескончаемыми.
Она невольно вспоминала другой день: это было в разгар лета, много месяцев назад, в тишине и прохладе ее молельни, где воздух благоухал ароматами розовых лепестков, которыми служанки посыпали пол каждое утро. В тот день она стояла на коленях возле епископа Бедвина, и он тоже молился очень долго. Может быть, для этого существуют какие-то особые трюки, которым их обучают в монастырях? Игрейна невольно улыбнулась при этой мысли, но только на мгновение, потому что воспоминание о том дне заставило ее еще сильнее ощутить убожество и тоску нынешнего существования.
Одетый лишь в грубую серую рясу, словно сам наложил на себя в виде епитимьи испытание ледяным холодом корнуэлльской зимы, с изможденным лицом и выбритым черепом со странной тонзурой, с клочковатой бородой, сливавшейся с наброшенным на плечи капюшоном, Илльтуд казался настолько же худым, насколько Бедвин был толстым, и таким же мрачным, как эта тесная задымленная комната. Пол здесь был устлан не розовыми лепестками, а соломой, предназначенной для того, чтобы хоть немного впитывать влажность от морских брызг и растаявшего снега. В самом деле, комната ничуть не напоминала дворцовые покои Лота… Большую ее часть занимала широкая кровать под пологом, рядом с которой стояла колыбелька Моргаузы, и, конечно, она была совершенно неподходящей для молитв, но часовни в Тентажеле не было. Впрочем, здесь вообще было не так уж много комнат. Замок Горлуа представлял собой скорее крепость, возвышавшуюся на скалистом отроге, почти полуострове, вдававшемся в море, словно длинный указательный палец, и сюда можно было попасть только по дороге, идущей вдоль скал, на которую набегали волны, и заканчивавшейся у подножия замка.
И еще больше, чем голые стены, сложенные из грубого необработанного камня и прорезанные бойницами, без единого ковра или гобелена, который мог бы хоть как-то их оживить, и даже не побеленные известью, что сгладило бы их шероховатость и сделало бы комнату немного светлее; еще больше, чем запах горелого жира от сальных свечей, которые приходилось зажигать задолго до наступления вечера, а также густой смрад мочи и дыма, пропитавший каждый закоулок, Игрейну угнетала ледяная сырость Тентажеля. Мужчины здесь были похожи на зверей, одетые в звериные шкуры и покрытые грязью, почти все время пьяные, чтобы не мерзнуть по ночам на сторожевых башнях. Когда они напивались, их взгляды становились назойливо-похотливыми – женщин в Тентажеле было совсем немного…
По ночам было хуже всего. Когда огонь в очаге больше не поддерживали, простыни от холода становились жесткими и негнущимися, а пол покрывался инеем. С того дня, как она наутро обнаружила, что Моргауза вся посинела в своей колыбельке и дрожит всем тельцем, Игрейна стала класть ее с собой в постель и всю ночь прижимала к себе, чтобы согреть. От этого она совсем перестала спать… Они пробыли здесь всего несколько недель, но все силы, которые поддерживали в ней желание жить, были уже на исходе. Иногда ей казалось, что она уже умерла, и, без сомнения, то же самое чувство испытывали все обитатели крепости и даже сам Горлуа.
Когда этим утром прибыл Илльтуд в сопровождении своих монахов, скрывшихся от армии Пендрагона, она сама вышла ему навстречу с Моргаузой на руках. Его присутствие в этих мрачных стенах наполнило ее сердце почти детской радостью, словно он приехал освободить ее и положить конец ее страданиям. Он благословил их с дочерью и потом крепко обнял Игрейну, словно человек, нашедший своих близких, чудом спасшихся после кораблекрушения. Но разве не были они в очень похожем положении?..
Потом пошел снег, положив конец их дружеским излияниям, и они укрылись в этой жалкой комнате, где никак нельзя было согреться, несмотря на разожженный очаг – ветки были слишком сырыми, и дымa от них было гораздо больше, чем тепла.
Внезапно Моргауза проснулась в своей колыбельке и начала плакать. Игрейна поднялась и поспешно подошла к ней, даже забыв перекреститься. Сердце ее сжалось при виде дочери, такой хрупкой и бледной, и она прижалась губами к ее холодной щечке.
– Она умрет, если мы останемся здесь! – в отчаянии произнесла королева, плотнее закрывая колыбельку меховым покрывалом.
Аббат неторопливо осенил себя крестом и поднялся, не говоря ни слова. Привычным жестом погладив бороду, он подошел к очагу и поворошил сучья носком сапога. Он молчал до тех пор, пока кормилица, прибежавшая на крики Моргаузы, не подхватила ее, чтобы дать ей грудь.
– Я не перестаю вопрошать Господа, – сказал он наконец, когда Игрейна снова приблизилась к нему, – о всех тех испытаниях, которым он нас подвергает… Все, что создавалось усилиями многих лет, рухнуло за несколько месяцев… Словно бы он отвернулся от нас… Словно испытывает нашу веру…
Игрейна видела, как сильно он сдал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71