Ну а с другой стороны, она была разнесчастной девицей. Вам не кажется, сударь, что злые люди редко бывают счастливыми? Они отравляют сами себя. И Пютешка сделала собственную жизнь невыносимой. И это всё ж таки не её вина – ведь она не просила, чтоб её создали такой уродиной, что за всю её жизнь к ней не подошёл ни один мужчина. Если бы она получила свою долю, так же как другие, она не стала бы завидовать своим соседкам. Правильно говорят, что добродетель передка не согреет. Так что, с другой стороны, она была порядочной бедолагой, пострадавшей из-за нашего дурацкого мироустройства.
Так вот, значит, теперь я вам рассказал и про конец Пютешки. Он положил одновременно конец всей этой нашумевшей истории, и с тех пор у нас уже не видывали перепалок такого размаха – с убитыми и ранеными. И это очень хорошо, ведь людям невесело живётся, если они ругаются, дерутся, а то и приканчивают друг друга. И особенно, если всё это происходит в городе с хорошим вином, вроде как у нас. То, что вы сейчас пьёте – это «Клошмерль» 1928 года. Это был великий год. Урожай тогда был такой, что вино доходило до тринадцати градусов. Такое вино, сударь мой, и для папской мессы было бы в самый раз.

* * *

Ноябрь был холодным и снежным. К концу месяца термометр показывал восемнадцать градусов ниже нуля. Косые ветры мели главную улицу и пронизывали шерстяные платья неосторожных клошмерлян, рискнувших выйти из дому. Всё казалось тусклым под бесцветными небесами, где тучи передвигались, как потерявшие управление воздушные корабли. Они плыли так низко, что упирались в вершины Азергских гор. Вынужденные выпивать с оглядкой, клошмерляне забились в свои дома и хорошенько протопили печи. Их досуги были посвящены подробному обсуждению событий рокового года. Всё понемногу входило в свою колею. Солдаты убрались восвояси: после злополучных событий их в спешном порядке отозвали. Раны зарубцевались, сломанные конечности срослись, страсти утихомирились, соседи снова принялись беззлобно соседствовать, позабыв о своих обидах. Подле Артюра Торбайона, который окончательно выздоровел, медленно поправлялась Адель. Она снова заняла своё прежнее место в гостинице, и все находили, что это правильно, понимая, что торговое содружество, приносящее прекрасные барыши, не должно нарушиться из-за мелких семейных прегрешений, к тому же искупленных кровью. Восстанавливалось здоровье и у Тафарделя, но теперь он стал ещё более взбалмошным, ибо, сохранив склонность к вину, пил так неумело, что нередко ставил своё достоинство под удар. Хотя это и не бросалось сразу в глаза, но сильнее других пострадал швейцар Никола, так и утративший свою великолепную силу и удивительную гибкость ног. Скорее всего повинны в том были органические изменения от коварного удара, нанесённого Туминьоном в жаркой схватке шестнадцатого августа. Все узнали об этом из доверительного сообщения, которое сделала г-жа Никола содержательнице табачного магазина. В один прекрасный день, когда эти две дамы имели длительную беседу, г-жа Фуаш спросила у супруги церковного швейцара:
– А что, господин Никола теперь окончательно излечился?
– Это только говорится, что излечился, – вздохнула г-жа Никола. – Правда, они теперь снова естественного цвета, но величина у них совсем не такая, как прежде. Теперь у него одно постоянно больше другого.
– Да что вы? – отозвалась сострадательная г-жа Фуаш. – А может, это вам только кажется? У моего Адриена они всегда были разной величины. И правое висело немного пониже левого. Так что вы могли и ошибиться, моя дорогая…
Но г-жа Никола отвергла это предположение, которое, действительно, не могло противиться представленному ею доказательству.
– Они не стали такими, как раньше, – я в этом уверена. Подумайте сами, мадам, ведь я уже восемнадцать лет замужем за Никола, так что у меня было достаточно времени, чтобы их рассмотреть.

20
ВРЕМЯ ВЗЯЛО СВОЁ

Турист, которому придётся в наши дни проезжать через Клошмерль, будет весьма удивлён, узнав, что этот мирный городок когда-то потрясали распри с кровавым исходом, распри, имевшие мировое значение. Впрочем, даже в самом Клошмерле начали о них забывать.
Время шло, и каждый день приносил определённую долю маленьких забот и тягот, маленьких радостей и скорбей. Время создавало трещины в человеческой памяти, хрупкой, маловместимой и столь недолговечной.
Кое-кто из участников событий двадцать третьего года умер. Другие состарились и, в сущности, выбыли из числа живых: тот короткий промежуток времени, который им ещё оставляла беспощадная жизнь, уже не мог сыграть значительной роли в общей сумме человеческих дел. У некоторых изменилось положение, и они покинули городок: одни – потому, что им довелось познать горькие неудачи, другие – оттого, что им, наконец, улыбнулись обстоятельства, увенчавшие их честолюбие. За несколько лет отношения между людьми изменились. Новые интересы и новые тщеславные притязания заново объединяли и разделяли людей, делая союзниками недавних врагов и врагами недавних союзников. Клан победителей и клан завистников, клан людей, покорных своей судьбе, и клан людей, довольных своим уделом, постоянно меняли состав.
Но сам городок остался приблизительно таким же, как прежде, и его новые строения не стоят упоминания: он являл собой длинный ряд приземистых домов, окрашенных в жёлтый цвет, с широкими лестницами, глубокими погребами, террасами в виде балконов и дверями, увитыми диким виноградом. Куда ни кинь взгляд, виднелось живописное скопление этих домиков, среди которых местами проглядывали старинные, построенные с безупречным вкусом фасады, придающие благородство очаровательному добродушию городка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116