Проще будет, если вы всё расскажете мне сами.
Старая дева заёрзала на стуле и, устремив взор к паркетным клеткам у своих ног, ответила:
– Это довольно трудно объяснить.
– Но о чём же всё-таки речь, мадемуазель?
– О писсуаре, господин мэр.
– О писсуаре?.. А в чём дело? – спросил Пьешю, забавляясь смущением старой девы.
Жюстина Пюте призвала на помощь всё своё мужество.
– Господин мэр, некоторые мужчины делают рядом.
– Вот как? – удивился Пьешю. – Разумеется, лучше бы им заходить внутрь. Но должен сказать следующее: в те времена, когда у нас ещё не было писсуара, все мужчины делали это снаружи. Теперь большинство заходят внутрь. Прогресс налицо.
Жюстина Пюте всё ещё не поднимала глаз. Казалось, она сидела на острие ножа. Наконец, она решилась:
– Это ещё не самое страшное, господин мэр. Некоторые мужчины при этом показывают…
– Показывают, мадемуазель Пюте?
– Да, показывают, господин мэр, – ответила с облегчением старая дева, думая, что теперь её поняли.
Но Пьешю с огромным удовольствием поворачивал старую деву на сковородке её стыдливости. Приподняв шляпу, он почесал затылок.
– Я вас не совсем понимаю, мадемуазель Пюте… Что же они показывают?
Жюстина Пюте должна была испить до конца горькую чашу позора.
– Всё своё хозяйство, – сказала она тихо и с чувством глубочайшего омерзения.
Мэр разразился громким хохотом, – смехом добродушным и откровенным, которым смеются, узнав о чем-нибудь невероятно нелепом.
– Забавные вещи вы мне рассказали! – сказал он, как бы желая извиниться. Затем снова стал серьёзным и невозмутимым. – Что ещё, мадемуазель Пюте?
– Ещё? – прошептала старая дева. – Но это всё.
– Ах, всё? Отлично!.. Ну и что вы хотите этим сказать? – сухо спросил Пьешю.
– Как, что? Я пришла жаловаться, господин мэр. Это же скандал. В Клошмерле покушаются на нравственность.
– Позвольте, мадемуазель! Давайте-ка уточним, – сказал мэр серьёзным тоном. – Ведь не хотите же вы сказать, что все мужчины Клошмерля ведут себя неподобающим образом? И потом речь идёт о жестах невольных, случайных?
– Напротив, они делают это нарочно.
– Вы в этом уверены, мадемуазель Пюте? Но кто же это? Старики, молодёжь?
– Молодёжь, господин мэр. Это банда Фаде, хулиганьё из кафе «Жаворонок». Я их хорошо знаю. Все они заслуживают тюрьмы.
– Как вы спешите с выводами, мадемуазель! Для того чтобы людей можно было арестовать, необходим состав преступления и доказательства. Заметьте, я не отказываюсь покарать виновных. Но представьте мне доказательства. У вас есть свидетели?
– Свидетели-то есть. Но они слишком рады тому, что происходит…
Пьешю воспользовался случаем, чтобы свести счёты с кюре Поноссом. Он рассчитывал, что его слова будут повторены.
– В таком случае ничего не поделаешь, мадемуазель. Кюре Поносс уверен, что я «превосходный человек, от которого можно добиться чего угодно». Что ж, передайте ему моё крайнее сожаление…
– Итак, – заключила Жюстина Пюте агрессивным тоном, – гадости будут продолжаться?
– Послушайте, мадемуазель, – посоветовал Пьешю, желая положить конец разговору, – выйдя от меня, загляните в жандармерию. Поговорите о вашем деле с Кюдуаном. Пусть он решит сам, возможно ли установить надзор.
– Писсуар следует убрать совсем! – вдруг злобно прокричала старая дева. – Это позор – построить его в таком месте!
Пьешю сощурился и напустил на себя суровость. Голос его при этом обычно делался чрезвычайно мягким, но в нём чувствовалась непреклонность.
– Перенести писсуар – это выполнимо. Я могу даже дать вам план действия. Соберите подписи под петицией, и если у вас будет большинство голосов Клошмерля, можете не сомневаться – муниципалитет пойдёт вам навстречу. Не хотите ли ещё наливочки?
Несмотря на обещания Кюдуана, ничто не изменилось. Время от времени в «Тупике монахов» появлялся жандарм. Но городская полиция содержала слишком малочисленный штат, чтобы караульная служба могла длиться достаточно долго. К тому же влекомый мелодичным журчанием часовой, в конце концов, пользовался писсуаром по назначению и уходил гулять в другое место. Инструкции Кюдуана были не слишком строги: на этом настояла госпожа Кюдуан, которая ненавидела Жюстину Пюте за её невыносимо добродетельный вид. Эта дама не могла вытерпеть, чтобы простая смертная соперничала в добродетели и гражданском пыле с женой бригадира жандармов, который был чем-то вроде военного коменданта городка. Итак, всё шло по-прежнему – банда Фаде продолжала в своё удовольствие травить старую деву с неофициального одобрения большинства обитателей Клошмерля.

Между тем близился час триумфа Жюстины Пюте. 2-го августа 1923 года по Клошмерлю с быстротой молнии пронёсся слух: одна из дочерей Пресвятой Марии – юная Роза Бивак, которой должно было в декабре исполниться восемнадцать лет, – забеременела. Это была миловидная девчушка с преждевременно развившейся грудью. Под юбками она хранила сокровище, благодаря которому могла бы с успехом соперничать со многими зрелыми двадцатипятилетними женщинами. У неё было свеженькое спокойное личико с большими, широко раскрытыми чистыми глазами. Милая простоватая улыбка на аппетитных губах казалась специально созданной для того, чтобы внушать доверие. Маленькая Роза Бивак была не какой-нибудь юбкозадирахой. Напротив, она была девушкой сдержанной, молчаливой и скромной – полным олицетворением покорности и послушания. Она прилежно выслушивала болтливых и нудных бабок, с которыми была очаровательно вежлива, и старых дев, докучавших ей своими нудными нотациями. Она регулярно ходила к исповеди, примерно вела себя в церкви и пела чистым голоском подле церковной фисгармонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116