Пьешю это знал, ибо, как никто другой, умел извлекать из каждого человека всё, что тот мог дать.
– Господин мэр, – сказал Тафардель с достоинством, – если вы не возражаете, ваш проект перед Комитетом защищать буду я. Прошу вас об этом совершенно официально.
Хитрец по натуре, мэр заставил себя упрашивать. У него была чисто крестьянская способность ни на что не соглашаться без уговоров и заключать самые выгодные сделки с глубокой печалью на лице. Пьешю сам рассчитывал, что Тафардель возьмёт на себя эту трудную миссию, но при этом он хотел создать впечатление, что лишь уступает уговорам и делает учителю большое одолжение. Чем больше он выигрывал, тем более скорбной делалась его физиономия. Свою радость он выражал отчаянием. Когда сделка оказывалась удачной, он поступался тщеславным желанием прослыть хитрецом и скромно говорил: «Дельце хорошо для меня обернулось, хотя я не очень-то старался…» Успех его объяснялся исключительно моральным превосходством: «Если занимаешься делами честно, не желая слишком много заработать, это почти всегда приносит прибыль». Эта система создавала ему репутацию человека слова и доброго советчика. Многие горожане, попав в затруднительное положение, охотно приходили к нему за советом и доверяли ему свои семейные и деловые неурядицы. Вооружённый этими сведениями, Пьешю получал возможность играть людьми как заблагорассудится. А управлять Тафарделем было для него сущим пустяком.
Вот уже несколько лет учитель тщетно ожидал «Академических пальм», Орден за заслуги в области просвещения.

которые сильно подняли бы его авторитет в Клошмерле. Поскольку распоряжение о награде всё не приходило, он воображал, что имеет врагов в высших сферах. На самом деле забывчивость начальства объяснялась просто: на Тафарделя никто не обращал внимания. Инспекторы редко посещали округу, к тому же им казалось, что из-за своих чудачеств наш учитель мало подходил для почётных наград. Мнение несправедливое, ибо преподавательская деятельность Тафарделя была образцом самоотверженности. Преподавал Тафардель скверно – в том были повинны его нудный характер и неисправимое доктринёрство – но старался изо всех сил, не жалея трудов. Свои уроки он приправлял многочисленными тирадами о гражданском долге, которые забивали детям головы и самым плачевным образом перемешивались с предметами школьной программы.
Наряду с заслугами на педагогическом поприще Тафардель имел таковые и на поприще политическом: его преданность партии была общеизвестна, и никто не мог оценить её лучше, чем Пьешю. Мэр вполне был в силах выхлопотать для учителя долгожданную награду. Но он не слишком торопился, полагая, что чем более гонимым будет чувствовать себя Тафардель, тем больше от него будет толку. И он был прав: учитель принадлежал к тому сорту людей, для которых благородное негодование совершенно необходимо. Увенчанный слишком рано, он мог бы почить на лаврах: удовлетворённое тщеславие заменило бы прежний гнев, который его воодушевлял и делал боеспособным, чем Пьешю умело пользовался. С некоторых пор, однако, мэр почувствовал, что пришло время Тафарделя вознаградить. Но, рассуждая как истый крестьянин, Пьешю ожидал от своего секретаря последней важной услуги, связанной с сооружением писсуара. Хоть в Клошмерле и любили посмеяться над учителем, он всё-таки пользовался репутацией человека образованного и в некоторых случаях его поддержка могла быть полезной. Убедившись, что собеседник достиг той степени экзальтации, до которой он и хотел его довести, Пьешю, наконец, промолвил:
– Скажите, вам и в самом деле хотелось бы доложить об этом в Совете?
– Такое поручение, господин мэр, было бы для меня величайшей честью. Речь идёт о репутации нашей партии. Я сумею им всё представить, как надо.
– А вы уверены, что сможете это провернуть? Ведь дело будет нелёгким. Нужно опасаться Ларуделя.
– Это невежда! – воскликнул Тафардель с презрением. – Я его нисколько не боюсь!
– Ну что ж! Если вы так настаиваете…
Мэр схватил Тафарделя за отворот пиджака в том месте, где была петлица.
– Имейте в виду, Тафардель, это будет двойная победа! На этот раз вы получите то, что заслужили.
– О, господин мэр! – вскричал Тафардель, багровый от счастья. – Я ведь совсем не потому, поверьте…
– Вы будете вознаграждены. Я так хочу! Господин учитель, даю вам честное слово.
– Господин мэр, примите мои заверения. Невозможное будет сделано.
– По рукам, Тафардель. А ведь недаром говорят: «Уж если Пьешю дал слово – считай, урожай в закромах».
Мэр и учитель обменялись рукопожатием. Впрочем, Тафардель тотчас же высвободил свою руку, чтобы протереть пенсне, помутневшее от волнения.
– А теперь, – заключил Пьешю, – пошли к Торбайону, выпьем молодого винца.
Артюр Торбайон был владельцем гостиницы, подрядчиком по перевозкам и к тому же супругом Адели, особы более чем привлекательной наружности.

* * *

Придётся дать ещё некоторые необходимые разъяснения, чтобы читателю стало понятно, отчего так удивился Тафардель, когда мэр показал ему намеченное место. Вернёмся к плану города. Мы увидим там городскую церковь, стоящую меж двух тупиков – справа «Тупик неба», слева – «Тупик монахов». Последнее название, надо полагать, возникло во времена, когда здесь ещё было аббатство: должно быть, этой дорогой монахи ходили на богослужение.
«Тупик неба», куда выходят окна домика кюре Поносса, упирается в залитое солнцем кладбище на склоне холма, где мёртвые мирно почиют в своих могилах.
«Тупик монахов» ограничен с одной стороны церковью, а с другой – длинной стеной, в которой пробита маленькая дверца, выходящая во двор «Галери божолез», одного из главных магазинов Клошмерля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116