Папильотки комичнейшим образом украшали её угловатое лицо, ночная кофточка прикрывала плоский бюст, несвежая юбка облекала унылые бёдра. В эту минуту она была мертвенно-бледна, и ужас только увеличивал её безобразие.
– В Ортанс! – кричала она. – Это в Ортанс ты… Увидев посторонних, она умолкла.
– В Ортанс? – замирающим эхом повторил остолбеневший Жиродо и тут же замолк в оцепенении.
Приятели сразу почуяли тайну, которую им предстояло узнать первыми, что было редчайшей удачей. Они сгорали от желания узнать побольше. Машавуан немедля забросил удочку:
– А может, вышло так, что мамзель Ортанс вышла вниз прогуляться? Бывает, что девицы на возрасте не могут заснуть, потому как у них в голове разные мыслишки… Насчёт того, что пришёл, мол, и их черёд… и у нас ведь такое было. Не так ли, мадам? Так что, может, это была ваша барышня?
– Она спит, – твёрдо заявил Жиродо, который никогда не терял хладнокровия. – Ну, друзья, пора на покой. Спасибо, что зашли. – И он проводил недовольных пришельцев до калитки.
– Я всё-таки составлю рапорт, господин Жиродо! – предложил Босолей.
– Нет, Босолей, не стоит, – живо возразил нотариус. – Посмотрим завтра, не осталось ли следов. Не будем придавать этому делу значения… В сущности, может быть, ничего и не произошло.
Это осторожное замечание усилило их подозрения и неприязнь. В тот момент, когда они уходили, Машавуан отомстил нотариусу, проронив:
– Ей-богу, если б тот мотоцикл, что так чертовски трещал, увозил бы какое сокровище, и то бы он не выплюнул столько огня!
– Да, такую штуку можно увидеть только в кино! – добавил Пуапанель.
Их обидные комментарии затерялись в ночной тишине. Вне всякого сомнения, трусливый Жиродо выстрелил в свою дочь. Но, к счастью, в противоположную сторону. Этот бумагомарака не имел ни малейшего понятия об обращении с огнестрельным оружием: ему сподручней убивать людей с помощью гербовой бумаги. Но, хотя пуля его и не попала в дочь, она угодила прямёхонько в репутацию семейства Жиродо, уже и без того сильно подпорченную. Ночной переполох привлёк всеобщее внимание к дому господина Жиродо и исчезновению Ортанс. Оно совпадало с исчезновением Дени Помье, владельца американского мотоцикла – машины, которую больше не видели в городке. Прежде чем покончить с этой историей, забавно будет отметить, что в то самое время, когда пройдоха Рауль обольщал бедную Мари Фуйаве, другой злонамеренный ловкач обхаживал его сестру. Общественное мнение не преминуло отметить это обстоятельство:
– Да, Жиродо здорово поплатились!
Впрочем, наказание постигло только тех Жиродо, которые оставались в Клошмерле. Что же касается юной Ортанс, то она, безумно счастливая, катила по направлению к Парижу на трескучем мотоцикле, который ежечасно останавливался для поцелуев и объятий, лишающих её рассудка. Невзирая на скорость, она глядела не отрываясь на Дени Помье, чувствовавшего себя абсолютно счастливым, когда спидометр мотоцикла показывал сто километров в час. Ведомый пылким поэтом, на стороне которого была сама любовь, мотоцикл казался некой поэтической колесницей.

* * *

В безмятежности природы есть нечто неумолимое, подавляющее человека. Блистательное чередование времён года, не принимающее в расчёт людские дрязги, бесит человеческий род, ибо природа внушает людям сознание собственной слабости и недолговечности. В то время как множество живых существ с ненавистью перегрызает друг другу глотки, равнодушная природа по-прежнему сияет над этими мерзостями. А когда волшебство прекрасного вечера или ослепительного утра склоняет врагов к недолгим передышкам, сразу становится предельно ясной вся смехотворность людского исступления. Бесконечно много умиротворяющей красоты пропадает впустую. Больше того, эта красота заставляет людей усиленно безумствовать, потому что они боятся исчезнуть из этого мира, не оставив после себя никаких следов. А самыми яркими и долговечными следами представляются им разрушения. И чем они больше – тем лучше.
Именно так и подействовала природа, с её красками, изобилием, теплотой, цветами и безоблачной лазурью, на наших клошмерлян. В зимние месяцы они вели бы себя спокойно: сидели бы запершись в тёплых домах, тешились бы семейными распрями да завидовали соседям. Но этим летом, когда погода гнала людей на улицу и заставляла держать широко открытыми двери и окна, казалось, даже воздух кишмя кишел слухами. Плевелы сплетен, рассеянные по всему городу, бурно прорастали в перегретых головах, которые действовали как перегонные кубы, перерабатывая самые безобидные мысли в алкоголь, а алкоголь в яд.
Необъяснимое и заразительное безумие. На склоне горы, позлащённой уходящим летом, в благословенном краю, где горизонт излучает улыбки и негу, под небесами, светящимися добротой и любовью, три тысячи голов бурлили от глупой ярости и нарушали слишком прекрасное для них спокойствие. Весь Клошмерль буквально гудел от сплетен, угроз, споров, интриг и скандалов. Помещённый в эту местность, как столица блаженной страны, как оазис мечтаний в смятенном мире, этот городок поистине сошёл с ума, изменив своему традиционному благоразумию.
После злополучного утра 16 августа всё катилось по наклонной плоскости, и события следовали друг за другом с умопомрачительной быстротой. За несколько дней свершилось множество событий, не имеющих ничего общего с монотонными делами повседневной жизни. Умы были потрясены. Полемика довела до предела всеобщие заблуждения, разделившие Клошмерль на два лагеря, в равной степени неспособные на беспристрастность и добрую волю, как это всегда бывает, когда общественное мнение распалено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116