Сука буду! ‘честное слово, ей-богу!’ (Р-87, 35; Кз 4, 38, 117; СВЯ, 9; ББ, 30, 237). Эта божба соединяет общеэкспрессивное значение грубо-прост. сука – ‘самка собаки; женщина легкого поведения, проститутка’ с его специально жаргонными значениями ‘работник милиции или КГБ’, ‘бывший вор, сотрудничающий с милицией, предатель’. Ср. сука буду – не забуду! Век свободы не видать; дешевка буду; лягавый буду (если). Аналогичны переносные употребления обсценных наименований мужского рода: жопа ‘неловкий, глуповатый человек, растяпа’; пизда ‘дрянной, ничтожный человек’ и т.п. Они негативно характеризуют также лиц мужского пола.
Приведенное распределение бранной и обсценной лексики в целом, как кажется, имеет характер языковой универсалии: такие ее группы представлены практически во всех языках. Что же, собственно говоря, тогда является национально маркированным в данной лексико-фразеологической группе?
Такая маркировка, пожалуй, обусловлена не самим набором лексем в ономасиологическом ключе, а их комбинаторикой и частотностью в каждом конкретном языке. Грубо обобщая, можно распределить по этим признакам бранную лексику европейских языков на два основных типа:
1) « Анально-экскрементальный » тип (Scheiss-культура);
2) « Сексуальный » тип (Sex-культура).
В этом плане русская, сербская, хорватская, болгарская и другие «обсценно-экспрессивные» лексические системы несомненно относятся ко второму типу, в то время как чешская, немецкая, английская, французская – к первому.
Разумеется, при этом необходимо подчеркнуть как условность такого распределения, так и интенсивный динамизм, размывающий его четкость. Так, в др.-чешском языке (судя даже по письменным источникам) набор бранных слов и выражений был более «сексуальным» и лишь влияние немецкого языка «анализовало» (если так можно выразиться, имея в виду термин anus ) его. В русском языке постперестроечного периода также отмечается некоторая тенденция к «анализации»: в частности, англ. и нем. shit и Scheisse русскими переводчиками (особенно синхронистами при переводе видеофильмов) передается русскими словами говно и дерьмо , что довольно резко меняет функционально-бранную семантику этих русских слов.
Национальное своеобразие русского языка в интересующем нас аспекте, следовательно, – не в самом наборе лексики, а в ее распределении на оси «центр – периферия». Ядро русской матерщины составляет очень частотная «сексуальная» триада: хуй – пизда – ебать . Число их производных и эвфемизмов поистине неисчислимо, ибо они постоянно генерируются живой «площадной» речью. вот лишь далеко не полный ряд образований от глагола ебать , приводимый В. Раскиным (Raskin, 1978, 322): ебануть, ебануться, ебаться, ебиздить, ёбнуть, ёбнуться, ебстись, въебать, выебать, выебываться, доебать, доебаться, доёбывать, заебать, заебаться, наебать, наебаться, наебнуть, наебнуться, объебать, объебаться, остоебенить, остоебеть, отъебать, отъебаться, переебать, переебаться, поебать, поебаться, подъебать, подъебаться, подъебнуть, разъебать, разъебаться, съебать, съебаться, уебать .
Как видим, интересующий нас глагол динамически отражает всю русскую словообразовательную парадигматику глагольной лексики. аналогичны его словообразовательные потенции в других частеричных разрядах: долбоёб, ёбарь, ебатура, ебальник, заёб, мудоёб, поебон, ебливый, приёбливый, поёбанный и т.д.
«Триадность» русской брани чрезвычайно активно проявляется и во фразеологии. Не случайно она обычно кодируется цензорами и правилами литературного «приличия» тремя точками , а одним из популярных эвфемизмов первого члена обсценной триады является оборот три буквы . Выражение послать на три буквы кого в современной речи столь популярно, что породило немало анекдотов, где, например, под последним понимается «стройка века» БАМ (Байкало-Амурская магистраль) или XVII-й съезд комсомола. В русской бранной фразеологии перечисленный набор лексем не только частотно активен, но и функционально целенаправлен.
Ошибочно было бы думать, что эта фразеология (как, впрочем, и лексика) состоит исключительно из обсценизмов, т.е. «сексуальной» брани, которая поражает воображение иностранцев. Такой взгляд на русскую брань – не что иное, как бытовизм, который не менее опасен, чем категорическое официозное запретительство любых отклонений от литературного языкового стандарта. Многие (особенно, как раньше говорили, так называемая «широкая общественность») видит в ругани лишь скабрезность, неприличия именно потому, что не могут или не хотят отрешиться от «буквализма» в восприятии мата. Под микроскопом же историко-этимологического анализа он открывает иные функционально-семантические ретроспективы и обнаруживает тесную связь либо с весьма обыденными, «приличными» бытовыми понятиями, либо с важными для русской мифологии и культуры сферами представлений.
Основные «три кита» русского мата, например, этимологически расшифровываются достаточно прилично: праславянское * jebti первоначально значило ‘бить, ударять’, * huj (родственный слову хвоя ) ‘игла хвойного дерева, нечто колкое’, * pisьda ‘мочеиспускательный орган’. Научный анализ, между прочим, позволяет опровергнуть распространенную националистическую интерпретацию самого известного русского ругателтьства ёб твою мать! Некоторые ученые, отталкиваясь от его буквального понимания, приписывали русской патриархальной общине инцестивные наклонности. Традиционно культурологи и этнографы интерпретируют русский мат как ритуализованную, обрядовую, обозначающую предполагаемый контакт с сакральными силами, речь во время обряда (Байбурин, Топорков, 1990, 105–107).
1 2 3 4 5 6 7 8 9