– Конечно, хлам. Нет ни одной вещи, на которую стоило бы посмотреть.
Госпожа Деберль была очень задета.
– Как, а болванчик?
– Нет, нет, все это буржуазно… Тут нужен вкус. Вы не захотели поручить мне обставить комнату…
Она прервала его, вся красная, разгневанная:
– Ваш вкус! Хорош он, ваш вкус… Вас видели с такой дамой…
– С какой дамой? – спросил он, удивленный резкостью нападения.
– Прекрасный выбор! Поздравляю вас! Девка, которую весь Париж…
Госпожа Деберль замолчала, взглянув на Полину. Она забыла про нее.
– Полина, – сказала она, – выйди на минуту в сад.
– Ну уж нет! Это в конце концов невыносимо, – с возмущением заявила девушка, – никогда меня не оставляют в покое.
– Ступай в сад, – повторила Жюльетта уже более строгим тоном.
Девушка неохотно повиновалась.
– Поторопитесь по крайней мере, – добавила она, обернувшись.
Как только Полина вышла, госпожа Деберль снова напала на Малиньона. Как мог такой благовоспитанный молодой человек, как он, показаться на улице вместе с Флоранс? Ей по меньшей мере сорок лет, она безобразна до ужаса, Ъсе оркестранты в театре обращаются к ней на «ты».
– Вы кончили? – окликнула их Полина, гулявшая с недовольным видом под деревьями. – Мне-то ведь скучно!
Малиньон защищался. Он не знает этой Флоранс. Никогда и слова не сказал с ней. С дамой, правда, могли его видеть. Он иногда сопровождает жену одного из своих друзей. Да и кто видел его к тому же? Нужны доказательства, свидетели.
– Полина, – спросила вдруг госпожа Деберль, повысив голос, – ведь ты видела его с Флоранс?
– Да, да, – ответила девушка. – На бульваре, против Биньона.
Тогда госпожа Деберль, торжествуя при виде смущенной улыбки Малиньона, крикнула:
– Можешь вернуться, Полина, мы кончили!
У Малиньона была взята на следующий день ложа в «Фоли драматик». Он галантно предложил ее, казалось, нимало не обидевшись на госпожу Деберль. Впрочем, они то и дело ссорились. Полина полюбопытствовала, можно ли ей пойти на этот спектакль, и когда Малиньон, смеясь, отрицательно покачал головой, она сказала, что это очень глупо, что авторам следовало бы писать пьесы для молодых девушек. Ей были разрешены только «Белая дама» и классический репертуар.
Дамы больше не следили за детьми. Вдруг Люсьен поднял отчаянный крик.
– Что ты с ним сделала, Жанна? – воскликнула Элен.
– Ничего, мама, – отвечала девочка, – он сам бросился на землю.
Дело было в том, что дети двинулись в путь к пресловутым глетчерам. Жанна утверждала, что они взбираются на гору, поэтому оба высоко подымали ноги, чтобы шагать через скалы. Но Люсьен, запыхавшись от напряжения, оступился и растянулся по самой середине грядки с цветами. Уязвленный, охваченный ребяческой яростью, он заплакал навзрыд.
– Подними его! – крикнула Элен.
– Он не хочет, мама. Он катается по земле!
Жанна отступила на несколько шагов. Казалось, ее задела и рассердила невоспитанность мальчика. Он не умеет играть, он, наверно, запачкает ей платье. Ее лицо приняло выражение оскорбленного достоинства. Тогда госпожа Деберль, раздраженная криками Люсьена, попросила сестру поднять его и заставить замолчать. Полина охотно согласилась. Она побежала к мальчугану, бросилась рядом с ним на землю, минуту каталась вместе с ним. Но он отбивался, не давая схватить себя. Она все же встала на ноги, держа его под мышки.
– Молчи, рева! Будем качаться, – сказала она, желая его успокоить.
Люсьен тотчас умолк. Серьезность сбежала с лица Жанны, – оно озарилось пламенной радостью. Все трое побежали к качелям. На доску уселась, однако, сама Полина.
– Раскачайте меня, – сказала она детям.
Оки качнули ее изо всей силы своих ручонок. Но она была тяжела – они едва сдвинули ее с места.
– Раскачивайте сильнее! – повторила она. – У, глупыши, они не умеют.
Госпожа Деберль озябла в беседке. Несмотря на яркое солнце, погода казалась ей холодноватой. Она попросила Малиньона передать ей белый кашемировый бурнус, висевший на задвижке окна. Малиньон встал и набросил ей на плечи бурнус. Они непринужденно беседовали о вещах, весьма мало интересовавших Элен. Боясь к тому же, как бы Полина нечаянно не опрокинула детей, она вышла в сад, а Жюльетта и молодой человек продолжали горячо обсуждать какой-то модный фасон шляпы.
Как только Жанна увидела мать, она подошла к ней с ласково-просительным видом, она вся была мольба.
– «Ах, мама, – пролепетала она, – ах, мама…
– Нет, нет! – ответила Элен, прекрасно понявшая ее. – Ты знаешь, что это тебе запрещено.
Жанна страстно любила качаться на качелях. Ей казалось, по ее словам, что она превращается в птицу: ветер, бьющий в лицо, резкий взлет, непрерывное, ритмичное, как взмах крыла, движение давали чарующую иллюзию полета ввысь, под облака. Но это всегда кончалось плохо. Один раз ее нашли без чувств; она судорожно сжимала руками веревки качелей, широко раскрытые глаза смятенно глядели в пустоту. В другой раз она упала с качелей, вытянувшись в судороге, словно ласточка, пораженная дробинкой.
– Ах, мама, – продолжала девочка, – хоть немножко, совсем немножко!
Наконец Элен, чтобы отделаться от Жанны, посадила ее на качели. Девочка сияла. На лице ее появилось благоговейное выражение, руки слегка дрожали от радости. Элен качала ее очень тихо.
– Сильней, сильней, – прошептала она. Но Элен уже не слушала ее. Она не отрывалась от веревки, сама проникаясь оживлением; щеки ее порозовели, она вся трепетала от движений, которыми раскачивала доску. Ее обычная серьезность растворилась в каком-то товарищеском чувстве, объединявшем ее с дочерью.
– Довольно! – объявила она, снимая Жанну с качелей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16