Однако девушки отваживались порой встать на его защиту. Уж очень он был хорош собой, этот подозрительный малый, — строен и высок, словно тополь, с белой кожей, с белокурой бородой и волосами, отливавшими золотом на солнце. И вот в одно прекрасное утро Франсуаза объявила отцу, что любит Доминика и никогда не согласится выйти за другого.
Можно себе представить, какой удар обрушился в этот день на дядюшку Мерлье! По своему обыкновению, он промолчал. Лицо его оставалось таким же сосредоточенным, как обычно; только в глазах не светилось больше затаенное веселье. Оба дулись целую неделю. Франсуаза больше не улыбалась. Особенно мучило дядюшку Мерлье желание узнать, каким образом этот чертов браконьер сумел околдовать его дочку. Доминик ведь ни разу не был на мельнице. Мельник начал следить и подстерег воздыхателя на другом берегу Морели: он лежал там на травке, притворяясь спящим. Франсуаза отлично могла видеть его из своего окошка. Ну, ясное дело, — они, значит, полюбили друг дружку, переглядываясь поверх мельничного колеса.
Так прошла еще неделя. Франсуаза становилась все мрачнее. Старик Мерлье по-прежнему молчал. Потом, однажды вечером, не сказав ни слова, он сам привел Доминика. Франсуаза как раз накрывала на стол. Она не выразила удивления и ограничилась тем, что поставила лишний прибор; только ямочки снова заиграли у нее на щеках и опять зазвучал ее смех. Утром этого дня дяюшка Мерлье пришел к Доминику в его лачугу на опушке леса. Здесь мужчины проговорили три часа, закрыв двери и окна. Никто так и не узнал, что они сказали друг другу. Достоверно одно — что, уходя, дядюшка Мерлье уже обращался с Домиником как с сыном. Должно быть, в лентяе, который валялся на травке и влюблял в себя девушек, старик нашел именно такого парня, какого искал, — порядочного парня.
Весь Рокрез зашумел. Женщины, стоя на крылечке, не могли вдоволь наговориться о сумасбродстве дядюшки Мерлье, который берет к себе в дом бездельника. Старик не обращал внимания на эти толки. Быть может, он припомнил свою собственную женитьбу. Ведь и у него не было ни гроша, когда он взял в жены Мадлену и с ней ее мельницу. Не помешало же это ему стать хорошим мужем. Доминик, впрочем, скоро положил конец пересудам: он взялся за работу с таким рвением, что изумил всю округу. Как раз в это время работника с мельницы забрали в солдаты, и Доминик решительно воспротивился тому, чтобы наняли другого. Он носил мешки, возил тележку, сражался со старым колесом, когда оно не желало вертеться, и все это с таким усердием, что люди нарочно приходили поглазеть на него.
Дядюшка Мерлье, как всегда, тихонько посмеивался. Он был очень горд тем, что разгадал этого парня. Ничто так не воодушевляет молодежь, как любовь.
Вся эта тяжелая работа не мешала Франсуазе и Доминику обожать друг друга. Они почти не разговаривали и только переглядывались с нежной улыбкой. Дядюшка Мерлье еще ни слова не сказал о свадьбе, и, покоряясь молчанию старика, оба терпеливо ждали его решения. Наконец около середины июля он велел поставить во дворе, под высоким вязом, три стола и пригласил своих рокрезских друзей зайти к нему вечером выпить по стаканчику. Когда двор наполнился людьми и все взяли по стакану, дядюшка Мерлье высоко поднял свой и сказал:
— Я пригласил вас, чтобы объявить, что через месяц, в день святого Людовика, Франсуаза выйдет замуж за этого молодца.
Все шумно чокнулись. Кругом смеялись. Но вот дядюшка Мерлье опять потребовал внимания и сказал:
— Доминик, поцелуй невесту, так уж полагается.
И, сильно покраснев, они поцеловались под усилившийся смех гостей. Это было настоящее пиршество. Выпили целый бочонок. Потом, когда остались только близкие друзья, завязалась спокойная беседа. Наступила ночь, звездная, светлая ночь. Доминик и Франсуаза, сидя рядом на скамье, молчали. Какой-то старик крестьянин заговорил о войне, которую император объявил Пруссии. Всех деревенских парней уже забрали; накануне опять прошли воинские части; дело будет жаркое.
— Ничего! — сказал дядюшка Мерлье с эгоизмом счастливого человека. — Доминик — иностранец, его не возьмут... А если пруссаки придут сюда, он будет дома и защитит свою жену.
Мысль о том, что пруссаки могут прийти сюда, показалась всем веселой шуткой. Им дадут хорошую взбучку, и всей этой истории будет положен конец.
— Я уже видывал их, видывал их, — глухо твердил старик крестьянин.
Все помолчали. Потом чокнулись еще раз. Франсуаза и Доминик ничего не слышали; незаметно для окружающих они тихонько взялись за руки позади скамейки, и им было так хорошо, что они сидели не шевелясь, устремив взгляд в темную даль.
Что за теплая, чудесная ночь! По обе стороны белой дороги безмятежно, как ребенок, засыпала деревня. Было совсем тихо, лишь изредка раздавалось пение петуха, который проснулся, не дождавшись утра. Легкий ветерок доносил со стороны густых окрестных лесов сонное дыхание деревьев, касавшееся крыш, словно ласка. Луга с их черными тенями приобрели таинственное и задумчивое величие, а все источники, все ключи, бившие во мраке, казались свежим и размеренным дыханьем уснувшей природы. Время от времени старое мельничное колесо, задремав, начинало хрипеть, словно старый сторожевой пес, который лает со сна; оно потрескивало, говорило само с собой, убаюканное водопадом Морели, и ее водяная пелена отвечала протяжной музыкальной нотой, напоминавшей звук органной трубы. Никогда еще столь безграничный покой не опускался на столь счастливый уголок земли.
II
Спустя месяц, день в день, как раз накануне праздника святого Людовика, в Рокрезе царило смятение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152